Профили семейной жизнеспособности и жизнестойкость представителей российских и белорусских семей

В статье изложены результаты кросскультурного исследования профилей семейной жизнеспособности и индивидуальной жизнестойкости представителей российских и белорусских семей. Сравнительные исследования жизнеспособности семей разных народов представляют интерес, как для теории, так и для практики. Цель исследования — анализ профилей семейной жизнеспособности и индивидуальной жизнестойкости представителей российских и белорусских семей. В исследовании приняли участие представители 399 российских и 404 белорусских семей. Использованы русскоязычная версия Шкалы оценки жизнеспособности семьи, опросники: «Семейные эмоциональные коммуникации», «Опыт близких отношений», проективная методика К. Адамс «Пространство дерева и света» и «Тест жизнестойкости». Выделены три кластера по показателям жизнеспособности семьи, семейных эмоциональных коммуникаций и опыта близких отношений («тревожно-критичные», «жизнеспособные», «эмоционально сдержанные»). Дана характеристика жизнеспособности семей представителей разных кластеров, выявлено отсутствие существенных различий в распределении по кластерам между представителями российских и белорусских семей. Выявлены различия индивидуальной жизнестойкости представителей российских и белорусских семей. Намечены перспективы дальнейших исследований по данной проблеме.

Введение

В современном обществе, где меняются представления о социальной роли семьи и распространены ее недооценка или отрицание значения брака, проблема жизнеспособности семей становится особенно актуальной. Семейная жизнеспособность, опыт близких отношений и эмоциональный опыт, приобретенные в родительских семьях, становятся важнейшими аспектами социальной ситуации развития личности в семье, в том числе развития такого важного личностного ресурса, как жизнестойкость. На основе анализа значительного количества подходов и концепций показано отсутствие единого понимания жизнестойкости, но обобщение взглядов разных авторов позволяет утверждать, что под ней понимается «…творческая реализация своего личностного потенциала, устойчивость не к требованиям той или иной жизненной ситуации, а к возможностям, которые она предоставляет для реализации собственных целей, смыслов, предназначений человека, это мужество жить и творить жизнь» [12, с. 179]. Под жизнеспособностью понимается динамическая характеристика семьи, обеспечивающая ее устойчивость как социального института, способность гибко реагировать на вызовы современности, меняться, адаптироваться и развиваться [2; 8].

Для изучения жизнеспособности семей данные о жизнестойкости имеют больше значение, поскольку жизнестойкость людей, создающих семью, выступает предпосылкой семейной жизнеспособности.

Представляет интерес и кросскультурный аспект семейной жизнеспособности. Сравнительные исследования жизнеспособности семей имеют большое значение для народов с похожими историческими судьбами и тесными политическими, экономическими, культурными связями, такими, например, как народы России и Беларуси. Исследователи подчеркивают значение кросскультурных исследований по данной проблеме [19]; о растущем интересе к ним свидетельствуют многочисленные адаптации Шкалы оценки жизнеспособности семьи (FRAS) М. Сиксби в разных странах и культурах [20; 22; 23; 24; 26], в которых констатируются кросскультурные различия структуры жизнеспособности семей, но не объясняется природа этих различий.

Сравнительные исследования жизнеспособности российских и белорусских семей пока не проводились, хотя в психологии виден интерес к данной проблемной области. Имеются сравнительные исследования индивидуальной жизнестойкости российских и белорусских студентов [6], разных поколений белорусов и россиян [13], в которых получены противоречивые данные относительно личностных ресурсов совладания, в том числе жизнестойкости. Имеются данные о том, что уровень принятия риска, как одна из характеристик жизнестойкости у белорусских студентов, выше, чем у российских [6]. В то же время показано, что уровень личностных ресурсов российской молодежи более высокий, чем белорусской, что обусловлено различиями культурно-исторических условий жизни разных поколений [13].

Анализ литературы показывает, что большинство авторов так или иначе связывают характеристики жизнестойкости и жизнеспособности семьи c ценностным содержанием культуры, к которой принадлежат люди. При этом имеется несколько подходов к генезису ценностного содержания национальной культуры. Так, В.Г. Крысько [7] придает большое значение историческим аспектам этногенеза. Опираясь на его работы, Н.О. Леоненко и соавторы определяют этническую идентичность как психологический механизм возникновения ценностной системы национальной культуры. По данным Н.О. Леоненко, жизнестойкость студентов стран Восточной Европы ниже там, где ниже уровень этнической идентичности [5]. Но, очевидно, этническая идентичность имеет не только количественные, но и содержательные характеристики, имеющие культурно-историческую обусловленность.

Г. Хофстеде сделана попытка отразить содержательные характеристики культуры в виде таких параметров, как дистанция власти, индивидуализм, избегание неопределенности, мужественность, долгосрочная ориентация. Его модель применяется для описания типов личности в определенных культурно-исторических условиях [11]. Но у данной модели низкая предсказательная способность относительно индивидуального поведения [4]. В нарративном подходе, предложенном Дж. Верчем [25], содержание этнической идентичности и особенности культуры рассматриваются в контексте исторической памяти народа. Последняя понимается как нарратив, в котором исторические события по-разному значимы для представителей различных народов и, внутри одного народа, — для представителей различных социальных групп. Одной из важнейших тем исторического нарратива россиян Дж. Верч справедливо называет борьбу с иноземными захватчиками, стремящимися поработить страну, и ее победоносное завершение. Исследователи подчеркивают взаимодополнительность нарративного подхода и культурно-исторической теории [16].

Примером исторического нарратива белорусского этноса может служить следующее высказывание: «Смирение с неизбежным и готовность к полному возрождению говорит о силе духа белорусов. Другим аргументом этой духовной силы является беспрецедентное движение сопротивления белорусского народа в годы Великой Отечественной войны» [6, с. 326]. В то же время нельзя не отметить трагический оттенок этого нарратива. Ярким примером в литературе стали произведения выдающегося белорусского писателя Василя Быкова, в которых выбор между верностью нравственным принципам и предательством становится выбором между гибелью и презираемой жизнью изменника. Необходимо отметить в содержании данного нарратива и неявную необходимость выбора между принятием-смирением или полным возрождением ценой страданий.

Мы можем предположить, что влияние исторического нарратива на жизнеспособность семьи опосредовано нарративом семейной истории, который представляет собой упорядочение в сознании членов семьи значимых событий, в том числе представляющих собой трудные жизненные ситуации. Естественно, что семейный нарратив формируется под значительным влиянием нарратива народной памяти. Поэтому в исследованиях семейной жизнеспособности важно изучение событий семейной истории, которая тесно связана с историей страны и опосредует влияние исторического нарратива на развитие личности в семье. Так, в первые годы после распада СССР, ознаменованные масштабным экономическим кризисом, исторический нарратив народа благодаря представителям старшего поколения укреплял семейную жизнеспособность, поскольку старшие передавали этот нарратив младшим поколениям в семьях («Войну пережили, а это тем более переживем!»). Однако остаются неясными механизмы формирования индивидуальной жизнестойкости в контексте исторического нарратива и особенностей семейной жизнеспособности. Правомерно предположить, что в социальной ситуации развития взрослого человека факторами формирования его жизнестойкости выступают семейная жизнеспособность, эмоциональные коммуникации в родительской семье и опыт близких отношений, с одной стороны, и конкретные социальные условия — с другой. Этим можно объяснить, например, противоречивость данных, полученных в исследованиях Н.В. Муращенковой и соавторов, где, с одной стороны, выявлен высокий уровень гражданской идентичности среди белорусских студентов, с другой стороны, отмечаются распространенность чувства обиды и ущемленности, а также эмиграционные настроения [9; 10]. Кросскультурное эмпирическое исследование, направленное на выявление профилей семейной жизнеспособности и индивидуальной жизнестойкости, позволило бы уяснить природу этих противоречий и уточнить представления о влиянии культурно-исторического контекста на развитие жизнестойкости как личностной характеристики.

Цель исследования — анализ профилей семейной жизнеспособности, включающих жизнеспособность семьи, семейные эмоциональные коммуникации, опыт близких отношений и индивидуальной жизнестойкости представителей российских и белорусских семей.

Задачи исследования.

• Сравнение жизнеспособности семьи, семейных эмоциональных коммуникаций, опыта близких отношений у представителей российских и белорусских семей.
• Выделение профилей семейной жизнеспособности и анализ их связи с демографическими характеристиками.
• Сравнение жизнестойкости представителей российских и белорусских семей.

Гипотеза исследования: профили семейной жизнеспособности российских и белорусских семей имеют больше сходства, чем характеристики индивидуальной жизнестойкости представителей российской и белорусской выборки.

Методы

Программа исследования. Исследование было одобрено Этическим комитетом МГППУ (протокол № 12 от 15.03. 2022). В исследовании использованы следующие методики.

1. Русскоязычная версия Шкалы оценки жизнеспособности семьи Е.С. Гусаровой и соавт. (41 пункт, субшкалы: «Семейная коммуникация», «Позитивный прогноз и решение проблем», «Принятие и гибкость», «Социальные ресурсы», «Духовность») — для оценки жизнеспособности семьи, к которой человек себя относит) [2].
2. Опросник «Семейные эмоциональные коммуникации» (СЭК) А.Б. Холмогоровой и С.В. Воликовой (30 пунктов, шкалы: «Родительская критика», «Индуцирование тревоги в семье», «Элиминирование эмоций в семье», «Фиксация на негативных переживаниях», «Стремление к внешнему благополучию (враждебность и фасад)», «Сверхвключенность» и «Семейный перфекционизм») — для исследования эмоциональных коммуникаций в родительской семье [17].
3. Опросник «Опыт близких отношений» Fraley R.C. и соавт., адаптация К.А. Чистопольской (14 пунктов, шкалы: «Тревожность» и «Избегание») — для исследования собственного опыта близких отношений [18].
4. Проективная методика К. Адамс «Пространство дерева и света» [14]. Из четырех иллюстраций предлагается выбрать ту, которая лучше всего отражает период его/ее детства. На первой иллюстрации («Живое пространство») изображен ребенок, сидящий около могучего дерева, корни которого уходят глубоко в землю, а большая крона служит защитой. Это пространство символизирует прочную основу культуры, традиций и защиту. На второй картине «Мерцающее пространство» изображен темный густой лес, дорога, по которой идет ребенок, поддерживаемый взрослым, и свет, пробивающийся сквозь деревья. Это пространство символизирует стремление к пониманию своей культуры и традиций при поддержке взрослого. На третьей иллюстрации «Непрозрачное пространство» изображены сумерки, солнце уходит за горизонт, практически не видно дерева, но хорошо различим темный силуэт ребенка. Картина символизирует одиночество, тревогу, беспокойство и страх, но некоторые культурные традиции еще присутствуют. Четвертая картина изображает «Невидимое пространство» с деревьями в тумане, на картине нет ребенка. Иллюстрация символизирует сомнения, неприятие других, отдаленность от традиций и культуры, «утрату корней».
5. Краткая версия теста жизнестойкости Е.Н. Осина и Е.И. Рассказовой (24 пункта) [15].

Первые три опросника применены для исследования семейной жизнеспособности, семейных эмоциональных коммуникаций в родительских семьях и опыта близких отношений. Проективная методика К. Адамс использована для уточнения этих данных. С помощью методики 5 оценивалась индивидуальная жизнестойкость.

При анализе трудных жизненных ситуаций была применена авторская схема, разработанная на основе классификации, предложенной Е.В. Битюцкой и А.А. Корнеевым [1].

В исследовании приняли участие 803 человека, 399 — из России (320 женщин и 79 мужчин, средний возраст — 31,6 + 12,4) и 404 — из Беларуси (345 женщин и 59 мужчин, средний возраст — 23,0 + 7,8).

Результаты

Сравнение средних показателей российских и белорусских семей по методикам жизнеспособности семьи, опросникам «Семейные эмоциональные коммуникации» и «Опыт близких отношений» показало отсутствие значимых различий по большинству шкал, кроме приведенных в табл. 1.

Таблица 1. Различия в характеристиках жизнеспособности семьи, семейных эмоциональных коммуникаций у представителей российских и белорусских семей

Российские семьи чаще обращаются к духовности как ресурсу семейной жизнеспособности и в то же время выше оценивают элиминирование эмоций и демонстрацию внешнего благополучия в родительских семьях.

Между представителями двух стран, по данным методики К. Адамс, «Пространство дерева и света» также имеются значимые различия (табл. 2).

Таблица 2. Выбор изображений проективной методики «Пространство дерева и света» представителями российских и белорусских семей

Данные по проективной методике К. Адамс «Пространство дерева и света» проясняют различия в характеристиках жизнеспособности семьи и семейных эмоциональных коммуникациях у представителей российских и белорусских семей. Россияне заметно реже выбирали «Живое пространство», символизирующее прочную основу и защиту и в то же время чаще выбирали «Мерцающее пространство», символизирующее стремление к пониманию своей культурной среды при поддержке взрослого. Зато представители белорусских семей гораздо реже выбирали «Невидимое пространство», иллюстрирующее «утрату корней», отдаленность от традиций и культуры. Более высокий показатель духовности как аспекта семейной жизнеспособности у россиян сочетается с заметно более частым выбором «Мерцающего пространства». В белорусской выборке предпочтение «Живого пространства» большинством и более редкий выбор «Невидимого пространства» сочетаются с более низкими, чем в российской выборке, показателями элиминирования эмоций и внешнего благополучия в семье.

Незначительное количество различий по жизнеспособности семей, семейным эмоциональным коммуникациям в родительских семьях и отсутствие различий в опыте близких отношений позволили объединить российскую и белорусскую выборки для выделения профилей семейной жизнеспособности. Кластерный анализ по методу k-средних, в котором учитывались данные по Шкале жизнеспособности семьи и опросникам «Семейные эмоциональные коммуникации» и «Опыт близких отношений» проведен по всей выборке с нормированием данных через z-значения.

В первый кластер (N = 179) вошли представители семей со сниженными показателями по всем шкалам жизнеспособности семьи, повышенной тревожностью, избеганием, критичностью («тревожно-критичные»). Во второй кластер (N = 323) попали лица с высокими баллами по жизнеспособности семьи и низкими по избеганию, тревожности, критичности, элиминированию эмоций («жизнеспособные»). Третий кластер (N = 301) состоит из представителей семей со средними значениями всех характеристик жизнеспособности семьи, тревожности, избегания, критики, с низким уровнем сверхвключенности, семейного перфекционизма, но с пиком по элиминированию эмоций («эмоционально сдержанные») (рис. 1).

Рис. 1. Соотношение показателей по методикам исследования в кластерах (z-значения)

Представители российских и белорусских семей равномерно распределились по кластерам (χ² = 0,130; р = 0,937). Выявлены различия по оценкам интенсивности индивидуальных событий (статистический эффект при df = 5 F = 9,24; р = 0,002), у представителей белорусских семей они значимо выше. В то же время по оценкам интенсивности семейных событий значимых различий не выявлено. Между представителями разных кластеров не обнаружено различий по полу (χ² = 0,912; р = 0,634); инвалидности (χ² = 0,501; р = 0,778); наличию в семье ребенка с инвалидностью (χ² = 4,503; р = 0,105). Но группы различались по семейному статусу (табл. 3).

Таблица 3. Семейные статусы представителей разных кластеров

Характерно, что среди участников исследования, вошедших в кластер «тревожно-критичных» 60,3% не связаны отношениями, в то время как среди «жизнеспособных» и «эмоционально сдержанных» таких не более 40%. Только 11,2% «тревожно-критичных» состоят в зарегистрированном браке, тогда как среди «жизнеспособных» и «эмоционально сдержанных» имеют такой семейный статус более трети или чуть меньше.

Также обнаружено, что группы различаются по наличию в семьях детей (χ² = 22,94; р = 0,000). Только 12,1% «тревожно-критичных» имеют детей, в то время как дети есть у 42,7% «жизнеспособных» и 45,2% «эмоционально сдержанных». Группы различаются и по количеству детей в их семьях (табл. 4).

Таблица 4. Количество детей в семьях представителей разных кластеров

Среди участников исследования без детей 27% «тревожно-критичных», тогда как среди членов семей с двумя детьми таких только 8,8%, а среди представителей многодетных семей их лишь 8,3%. Абсолютное большинство представителей семей с двумя и более детьми относятся к кластерам «жизнеспособных» и «эмоционально сдержанных».

Между представителями трех кластеров обнаружены значимые различия и в типах семейных ситуаций, рассматриваемых как вызовы (табл. 5).

Таблица 5. Ситуации-вызовы в семьях представителей разных кластеров

Некоторые семейные ситуации-вызовы упоминались довольно редко, например, внутриличностные проблемы (депрессия, потеря смысла и т. п.), но по содержанию они существенно отличались от других ситуаций и были выделены в отдельную группу. Некоторые виды трудных ситуаций встречаются практически с одинаковой частотой в разных группах (внутриличностные проблемы, трудности на работе или в учебе, множественные трудности, среди которых большую часть составляют переезды, как ситуации, где взаимосвязаны сразу несколько трудностей). Наибольшие различия — в проблемах отношений с близкими (ее назвали более трети «тревожно-критичных», тогда как представители других кластеров выделяли ее заметно реже) и утраты близких. Такую ситуацию назвали как вызов 17,9% «тревожно-критичных» и почти вдвое больше «жизнестойких». Другими словами, жизнеспособность семей данного кластера проявляется в том, что подлинными вызовами для них становятся невосполнимые утраты близких людей, а проблемы в отношениях с близкими второстепенны. Представители «эмоционально сдержанных» выделяют проблемы в отношениях с близкими почти в 30% случаев, а утраты в 24,7% случаев.

Между группами имеются существенные различия по данным проективной методики К. Адамс. Более половины представителей «жизнеспособных» семей выбирают «Живое пространство», затем «Мерцающее пространство» и «Непрозрачное пространство», и только небольшая часть из них выбирают «Невидимое пространство». В то же время более чем по трети группы «тревожно-критичные» останавливают свой выбор на «Непрозрачном» и «Живом» пространствах. Среди представителей «эмоционально сдержанных» большая часть выбирают «Живое пространство», на втором месте — «Непрозрачное пространство» (табл. 6).

Таблица 6. Выбор иллюстраций методики «Пространства дерева и света» представителями разных кластеров

Итак, профили семейной жизнеспособности имеют отчетливые количественные различия только по параметрам жизнеспособности семьи (высокий уровень — «жизнеспособные», средний — «эмоционально сдержанные», низкий — «тревожно-критичные». В остальном каждый профиль представляет качественно своеобразное сочетание параметров семейной эмоциональной коммуникации и опыта близких отношений. Результаты опросников находят свое подтверждение и в данных по проективной методике К. Адамс.

Данные показывают, что по характеристикам жизнеспособности семьи, семейных эмоциональных коммуникаций, опыта близких отношений различия между представителями двух этносов минимальны. Что касается индивидуального ресурса жизнестойкости представителей двух выборок, они более значительны (табл. 7).

Таблица 7. Жизнестойкость представителей российских и белорусских семей

Более высокий уровень жизнестойкости выявлен в младшей возрастной группе российской выборки, в отличие от белорусской, по параметрам контроля и общего уровня жизнестойкости. В двух подвыборках россиян и белорусов более старшего возраста таких различий не обнаружено. Это согласуется с данными предшествующих исследований [13]. В целом, полученные данные о семейной жизнеспособности и индивидуальной жизнестойкости требуют основательного осмысления.

Обсуждение

Исследование показало значительное сходство профилей жизнеспособности российских и белорусских семей, что проявилось в равномерном распределении представителей двух стран по кластерам. Отсутствие различий по показателям семейной жизнеспособности между представителями двух стран и их равномерное распределение по кластерам «тревожно-критичных», «жизнеспособных» и «эмоционально сдержанных» позволяют утверждать, что профили семейной жизнеспособности схожи для российских и белорусских семей.

Сходство семейной жизнеспособности, семейных эмоциональных коммуникаций и опыта близких отношений представителей российских и белорусских семей и в то же время различия в индивидуальной жизнестойкости, выявленные только в младших подгруппах, отчасти подтверждают нашу гипотезу. Имеются некоторые подтверждения предположений о культурно-историческом происхождении выявленных различий. Представители старших возрастных групп россиян и белорусов росли и формировались как личности в едином культурно-историческом пространстве, в отличие от младших возрастных групп, жизнь которых пришлась на период после распада СССР [13].

Правомерно также предположить, что различия жизнестойкости молодежи в российской и белорусской выборках представляют собой результат взаимодействия семейной жизнеспособности и конкретно-исторических и социальных условий в структуре социальной ситуации развития участников исследования. Также возможно, что более выраженный, по сравнению с российским, трагизм исторического нарратива Беларуси опосредует более высокую оценку интенсивности негативного события, что, в свою очередь, является показателем более низкой жизнестойкости. Косвенное подтверждение данного вывода имеется в исследовании М.Н. Ефременковой и соавторов [3], которые показали, что в социальных представлениях белорусских студентов настоящее их страны гораздо больше связано с прошлым, чем у российских студентов, у которых, в свою очередь, больше выражена связь настоящего России и ее будущего.

Вполне вероятно, что и духовность семьи как ресурс семейной жизнеспособности более выражена в российской выборке, поскольку россияне имеют более отчетливую этноконфессиональную идентичность, в отличие от Беларуси, где на протяжении столетий противодействовали две конфессии (католицизм и православие). В то же время для российских семей более характерны элиминирование эмоций и стремление к внешнему благополучию, что подтверждается более частым выбором россиянами рисунка, символизирующего сомнения, семейную тревогу и неприятие другими. Причины сочетания этих характеристик предстоит изучить в дальнейшем.

Заключение

Полученные данные подтвердили нашу гипотезу о большем сходстве семейной жизнеспособности у представителей двух этносов и более выраженных различиях индивидуальной жизнестойкости у молодежи. Правомерно утверждать, что сходство исторических судеб народов обусловливает сходство исторических нарративов, которые, будучи опосредованы семейной историей, отражаются в нарративах семей и становятся фактором формирования семейной жизнеспособности. Но на индивидуальную жизнестойкость влияет также множество конкретно-исторических и социальных факторов, что отражается в различиях этой характеристики у российской и белорусской молодежи, в то время как между старшими возрастными группами значимые различия отсутствуют. Возможно, причина в том, что старшие поколения россиян и белорусов в большей степени объединены общей историей страны, чем молодежь.

Профили жизнеспособности семей, выявленные в нашем исследовании, могут найти широкое применение в кросскультурных психологических исследованиях семей для характеристики семейной жизнеспособности и социальной ситуации развития личности в семье, а также в индивидуальном и семейном консультировании. Для более полной характеристики социальной ситуации развития важную информацию дает проективная методика К. Адамс. В целом, полученные данные свидетельствуют о сложных взаимоотношениях семейных, конкретно-исторических и социальных факторов социальной ситуации развития, в которой формируется жизнестойкость.

К ограничениям исследования относятся небольшая общая численность выборки и сравнительно немногочисленная выборка белорусов старшего возраста. Дальнейшие исследования в данном направлении желательно проводить на выборках, сбалансированных по возрасту. Для проведения кросскультурных исследований необходимо также уточнение содержания исторического нарратива в сознании представителей изучаемых народов.

Выводы

В исследовании выявлено значительное сходство профилей жизнеспособности российских и белорусских семей, которое во многом объяснимо общностью истории и сходством культур двух народов. Выявленные различия касаются духовности как ресурса семейной жизнеспособности, элиминирования эмоций и склонности демонстрировать внешнее благополучие семьи. Более высоко оценивали негативные жизненные события белорусы. Отсутствуют различия в индивидуальной жизнестойкости у россиян и белорусов старшего возраста, в то же время выражены такие различия между младшими группами российской и белорусской выборок.

Выявленные различия в представлениях о ситуации детства участников исследования с различными профилями семейной жизнеспособности значимы в контексте психологической помощи семьям в целом и отдельным членам семей — в частности.

1. Битюцкая Е.В., Корнеев А.А. Субъективное оценивание трудной жизненной ситуации: диагностика и структура // Вопросы психологии. 2021. Том 67. № 4. С. 145—161.
2. Гусарова Е. С., Одинцова М. А., Сорокова М. Г. Шкала оценки жизнеспособности семьи: адаптация на российской выборке [Электронный ресурс] // Психологические исследования. 2021. Том 14. № 77. URL: https://psystudy.ru/index.php/num/article/view/130/77 (дата обращения: 18.06.2023).
3. Представления о настоящем и будущем страны как фактор эмиграционной активности студенческой молодежи: кросс-культурный анализ / М.Н. Ефременкова [и др.] // Социальная психология и общество. 2023. Том 14. № 1. C. 111—131. DOI: https://doi.org/10.17759/sps.202314010
4. Лебедева Н.В., Васильева Е.Д. Кросс-культурное исследование особенностей самооценки студентов // Психолого-педагогические исследования. 2023. Том 15. № 1. C. 3—20. DOI:10.17759/psyedu.2023150101
5. Леоненко Н.О. Кросскультурное исследование ценностей и смысложизненных ориентаций студентов с высокой жизнестойкостью // Евразийский союз ученых. 2014. № 5-4(5). С. 105—108.
6. Леоненко Н.О., Лукашеня З.В., Осташева Е.И. Психологические особенности жизнестойкости российских и белорусских студентов: ретроспективный анализ // Психология человека в образовании. 2020. Том 2. № 4. С. 321—328. DOI:10.33910/2686-9527-2020-2-4-321-328.
7. Крысько В. Г. Этническая психология: учебник для вузов. 10-е изд., перераб. и доп. М.: Юрайт, 2023. 359 с.
8. Махнач А.В., Толстых Н.Н. Жизнеспособность как характеристика социальной группы кандидатов в замещающие родители // Социальная психология и общество. 2018. Том 9. № 2. С. 127—149. DOI:10.17759/sps.2018090209.
9. Муращенкова Н. В. Патриотическая самоидентичность, эмоциональная привязанность к стране и отношение к гражданству у студенческой молодежи Беларуси, Казахстана и России: сравнительный анализ // Социально-психологические проблемы современного общества: пути решения (памяти профессора А.П. Орловой): Сборник научных статей / Под научной редакцией Е.Л. Михайловой, отв. за выпуск С.А. Моторов. Витебск: Витебский государственный университет им. П.М. Машерова, 2022. С. 179—191.
10. Этническая, гражданская и глобальная идентичности как предикторы эмиграционной активности студенческой молодежи Беларуси, Казахстана и России / Н.В. Муращенкова [и др.] // Культурно-историческая психология. 2022. Том 18. № 3. С. 113—123. DOI: 10.17759/chp.2022180314.
11. Науменко Т.В. Модель экономического человека и ее роль в исследовании современных социальных процессов // Экономика и управление: проблемы, решения. 2021. Том 1. № 4(112). С. 26—33. DOI:10.36871/ek.up.p.r.2021.04.01.003.
12. Одинцова М.А. Психология жизнестойкости. М.: ФЛИНТА. 2015. 240 с.
13. Одинцова М.А., Радчикова Н.П., Козырева Н.В., Кузьмина Е.И. Сравнительный анализ личностных ресурсов переходного и нового поколений белорусов и россиян в новых культурно-исторических условиях // Социальная психология и общество. 2019. Том 10. № 2. С. 47—66. DOI:10.17759/sps.2019100205
14. Одинцова М.А., Лубовский Д.В., Гусарова Е.С., Иванова П.А. Проективная методика «Пространство дерева и света» как навигатор по детскому опыту отношений в родительской семье у взрослых // Консультативная психология и психотерапия. 2022. Том 30. № 3. C. 68—91. DOI:17759/cpp.2022300305
15. Осин Е.Н., Рассказова Е.И. Краткая версия теста жизнестойкости: психометрические характеристики и применение в организационном контексте // Вестник Московского университета Сер. 14. Психология. 2013. № 2. С. 147—165.
16. Сапогова Е.Е. Автобиографирование как процесс самодетерминации личности // Культурно-историческая психология. 2011. № 2. С. 37—51.
17. Холмогорова А.Б., Воликова С.В., Сорокова М.Г. Стандартизация опросника «Семейные эмоциональные коммуникации» // Консультативная психология и психотерапия. 2016. Том 24. № 4. С. 97—125. DOI:10.17759/cpp20162404005
18. Чистопольская К.А., Митина О.В., Ениколопов С.Н., Николаев Е.Л., Семикин Г.И., Чубина С.А., Озоль С.Н., Дровосеков С.Э. Адаптация краткой версии «переработанного опросника — опыт близких отношений (ECR-R) на русскоязычной выборке // Психологический журнал. 2018. Том 39. № 5. С. 87—98. DOI:10.31857/S020595920000838-7 8
19. Ani A., Nadya A., Setiowati A. Cross-Cultural Marriage Family Resilience and Implications for Family Guidance and Counseling [Электронный ресурс] // Advances in Social Science, Education and Humanities Research. Vol. 657: International Seminar on Innovative and Creative Guidance and Counseling Service (ICGCS 2021). P. 31—35 (дата обращения: 18.06.2023).
20. Chow T.S., Tang C.S.K., Siu T.S.U., Kwok H.S.H. Family Resilience Scale Short Form (FRS16): Validation in the US and Chinese Samples // Frontiers in Psychiatry. 2022. Vol. 13:845803. P. 1—12. DOI:10.3389/fpsyt.2022.845803.
21. Gardiner E., Louise C. Mâsse L.C., Iarocci G. A psychometric study of the Family Resilience Assessment Scale among families of children with autism spectrum disorder // Health and Quality of Life Outcomes. 2019. Vol. 17(45). DOI:10.1186/s12955-019-1117-x
22. Isaacs S.A., Roman N.V., Savahl S., Sui X.-C. Family Resilience Assessment Scale — Afrikaans Adaptation (FRAS) // Community Mental Health Journal. 2018. Vol. 10. № 1. DOI:10.1037/t69871-000
23. Laporte G., De Clifford-Faugère G., Aita M. Cross-cultural adaptations of the Family Resilience Assessment Scale // JBI Evidence Synthesis. 2022. Vol. 20(2). P. 708—714. DOI:10.11124/JBIES-21-00082
24. Nadrowska N., Błażek M., Lewandowska-Walter A. Family resilience — definition of construct and preliminary results of the Polish adaptation of the Family Resilience Assessment Scale (FRAS) // Current Issues in Personality Psychology. 2017. Vol 4. P 313—322. DOI:10.5114/cipp.2017.67895
25. Wertch J. How Nations Remember. A Narrative Approach. NY: Oxford Press, 2021. 271 p.
26. Zhou J., He B., He Y., Huang W., Zhu H., Zhang M., Wang Y. Measurement properties of family resilience assessment questionnaires: a systematic review // Family Practice. 2020. Vol. 37(5). P. 581—591. DOI:1093/fampra/cmaa027