Параллельный процесс в супервизии: история понятия и объяснительные модели^*

Супервизия — важнейший инструмент подготовки психотерапевта. В процессе супервизии психотерапевт выносит на коллегиальное обсуждение ключевые моменты работы с пациентом. В качестве супервизора, как правило, выступает более опытный коллега, который помогает начинающему специалисту «систематически видеть, осознавать, понимать и анализировать свои профессиональные действия и свое профессиональное поведение» [Кулаков 2004, с. 3]. Супервизия может проводиться как в индивидуальном, так и в групповом формате. В первом случае в качестве участников супервизорского процесса выступают двое: супер- визируемый терапевт и супервизор; во втором случае в процесс включаются также участники супервизорской группы — так называемые ко- супервизоры.

В литературе, посвященной супервизии, подробно описываются основные мишени и фокусы супервизорской работы [Супервизия супервизора 2006; Уильямс 2001; Ховкинс, Шохет 2002; Carroll 2001; Gilbert, Evans 2000]. Многие авторы предупреждают, что супервизия должна выстраиваться вокруг обсуждения профессиональных вопросов и не соскальзывать в область личностной психотерапии супервизируемого. Вместе с тем подчеркивается, что в психотерапии то, что может быть отнесено к области профессиональных вопросов и профессионального поведения терапевта, тесно переплетено с его личностью и потому продуктивная проработка ряда трудностей профессионального характера будет в той или иной мере личностно-фокусированной.

Одним из феноменов, имеющих отношение к проработке профессиональных аспектов посредством выхода в «горизонты личности» психотерапевта, является параллельный процесс. В наиболее общем виде параллельный процесс можно определить как повторение в ходе супервизии динамики, имеющей место в психотерапии: то, что происходит между терапевтом и клиентом, начинает разыгрываться и на сцене отношений между терапевтом и супервизором.

О параллельных процессах довольно много говорят, к этому понятию часто обращаются как авторы статей и пособий по супервизии, так и супервизоры-практики. Параллельные процессы подчас видят во всем, любые так или иначе похожие друг на друга моменты психотерапии и супервизии обозначают как «параллельный процесс», при этом под данный маркер попадают совершенно разные реалии. Неточность использования термина, а также несколько мистический характер обозначаемой им реальности порождают скептическую позицию, которая сегодня встречается, пожалуй, не реже, чем увлечение параллелингом: а, собственно, существует ли параллельный процесс вообще? Признание параллельного процесса скептиками осложняется еще и тем, что термин связан в основном с психоаналитической традицией; соответственно, те, кто далек от психоанализа и практикуют в рамках других традиций, вообще не видят смысла в том, чтобы использовать его.

В настоящей статье мы попытаемся показать, что отслеживание па- раллелинга в процессе супервизии способствует развитию динамики отношений между супервизором и супервизируемым терапевтом и значительно продвигает последнего в понимании того, что происходит между ним и его клиентом, что, в свою очередь, способствует повышению качества психотерапевтической помощи.

В литературе можно найти множество попыток дать более строгое определение параллельного процесса, предложив объяснительную модель наблюдаемой динамике [Caligor 1981; Grey, Fiscalini 1987; Mendelsohn 2012; и др.]. Речь идет о том, чтобы понимать под параллельным процессом не просто внешнее сходство отношений терапевт—клиент и супервизор—терапевт, но отследить скрытые за этим сходством структуру и динамику отношений и называть параллельным процессом лишь их определенную конфигурацию, связанную с процессами пере- носа/контрпереноса, идентификации и/или проективной идентификации. Мы полагаем, однако, что более продуктивный путь — воспринимать «параллельный процесс» как сугубо описательный конструкт, которым обозначается наблюдаемое сходство в диадах терапевт—клиент и супервизор—терапевт, всякий раз требующее особого внимания и анализа в силу важности стоящих за ним процессов. Сами же процессы, результатом которых становится наблюдаемый параллелинг, могут быть разными, и задача анализа — концептуально «ухватить» их в каждой конкретной практической ситуации. Какие теоретические концепты могут помочь исследовать случаи параллелинга — ответ на этот вопрос и является основной целью данной статьи. Ниже мы рассматриваем историю понятия параллельного процесса, обобщаем объяснительные модели, обращение к которым необходимо для анализа случаев парал- лелинга, и приводим пример анализа практической ситуации групповой супервизии, в которой, по нашим представлениям, можно зафиксировать параллельный процесс, остающийся, однако, без внимания во время самой супервизии. Заметим, что мы применяем анализ параллельного процесса применительно к ситуации супервизии, проводимой не в рамках психоаналитической традиции. Мы полагаем, что применение наработанной в психоанализе методологической логики, исходящей из идеи «защищающегося субъекта» [Бусыгина 2013], может быть полезно для широкого круга исследовательских и практических ситуаций.

История понятия параллельного процесса

Как уже было отмечено, понятие параллельного процесса связано с психоаналитической традицией. Впервые феномен, близкий к тому, что несколько позже будет именоваться параллельным процессом, упоминается в работе Г. Сирлза «Информационная ценность эмоционального опыта супервизора» [Searles 1955]. Автор пишет об «отраженном процессе», который возникает в случае бессознательной идентификации психотерапевта с клиентом и ответного эмоционального отклика со стороны супервизора. Сирлз предполагал, что при помощи отражения психотерапевт бессознательно сообщает супервизору о проблеме, с которой он сталкивается в своей работе: «Мой опыт выслушивания многих случаев, представляемых терапевтами, привел к тому, что я стал реже формировать неблагоприятное мнение о терапевте на основании представленного им случая. Все чаще и чаще я замечал, что терапевт, в процессе представления случая казавшийся безнадежно тревожным, компульсив­ным, запутавшимся, на самом деле — вполне способный коллега, который при описании случая неосознанно пытается показать своей манерой поведения основную проблемную зону в терапии своего клиента. Это проблемная зона, которую он не может объективно воспринять и эффективно описать словами; скорее, он неосознанно идентифицируется с ней и в результате пытается выразить ее своим поведением во время представления случая» [Ibid., p. 144]. Стоит заметить, что, описывая отраженный процесс, Сирлз акцентирует прагматическую сторону этого явления: отраженный процесс говорит супервизору о чем-то важном, что происходит в психотерапевтическом сеттинге и имеет непосредственное отношение к проблемной ситуации клиента.

Сам термин «параллельный процесс» появляется спустя три года после выхода в свет работы Г. Сирлза. В работе «Преподавание и обучение психотерапии» Р. Экстейн и Р.С. Валлерстайн [Ekstein, Wallerstein 1958] описали мощные эмоциональные и межличностные компоненты супер- визорского процесса, в которых так или иначе отражается динамика отношений супервизируемого терапевта и его клиента, и назвали их параллельным процессом. Авторы предположили, что в большинстве случаев психотерапевты отзеркаливали проблемы своих пациентов из-за сходства в динамике и защитах между собой и своими пациентами. Как можно видеть, Экстейн и Валлерстайн обратили внимание на бессознательные защитные аспекты коммуникации, не отслеживаемые психотерапевтом, которые порождали параллельную динамику в ситуации супервизии и нуждались в терминологической фиксации, что и было сделано.

В дальнейшем описания параллельного процесса так или иначе тяготели к одной из двух концептуальных линий: либо параллельный процесс рассматривался как результат эмпатической идентификации терапевта с клиентом в условиях недостаточного интеллектуального понимания опыта последнего, либо параллельный процесс представлялся как вариант искаженной коммуникации и защитного поведения каждого из участников триады (клиент—терапевт—супервизор). В русле эмпатической идентификации размышляет о параллельных процессах, например, Дж. Арлоу [Arlow 1963]. Описываемый им клинический случай является демонстрацией того, как начинающий терапевт, представляя материал в ходе су- первизорской сессии, производит бессознательное смещение позиции: переходит с роли того, кто сообщает об опыте пациента, на роль того, кто испытывает опыт пациента. Иными словами, пишет Арлоу, в ходе супер- визорской сессии можно было наблюдать факт временной идентификации студента с его пациентом. Арлоу полагает, что это нормальное и даже необходимое явление в представлении случая, подчас служащее погружению в психотерапевтический процесс через действия, материал которых может не появиться в устной речи [Ibid.] Похожим образом рассуждают Д. Сакс и С. Шапиро [Sachs, Shapiro 1976], хотя при этом выделяют новые аспекты идентификации. По мысли авторов, супервизируемый терапевт развивает бессознательную идентификацию с пациентом во время точек трудности в терапевтическом процессе. Будучи не способным рационально ухватить эти трудности и представить их устно в супервизии, терапевт воспроизводит их на поведенческом уровне. Позже Л. Калигор [Caligor 1981] продолжил данное рассуждение, предположив, что, развивая параллельный процесс, супервизируемый терапевт пытается получить представление о модели действия в проблемной ситуации, наблюдая за тем, что в похожей ситуации предпринимает супервизор. Заметим, что у Калигора параллельный процесс становится частью скрытой манипуля­тивной коммуникации супервизируемого терапевта, который не выносит свои трудности на прямое обсуждение, но пытается получить подсказку, используя обходные пути.

Вообще вторая выделенная нами концептуальная линия размышлений о параллельном процессе, связывающая его с защитным поведением участников триады, по-видимому, получила приоритет. В большинстве работ, написанных за последние 30 лет, параллельный процесс рассматривается как результат сложной динамики, имеющей отношение к бессознательным паттернам коммуникации и личностным защитам. Чаще всего его связывают с процессами переноса/контрпереноса и защитой по типу проективной идентификации (именно эти объяснительные модели будут рассмотрены ниже). Первоначально считалось, что личность клиента, в той или иной мере нарушенная, — это и есть отправная точка, из которой берет свое начало параллельный процесс, терапевт реагирует на примитивные защиты клиента и, будучи не способен до конца осознать и, соответственно, вынести на обсуждение то, что с ним самим происходит, далее разыгрывает на супервизорском сеансе драму душевной жизни своего клиента. В настоящее время, однако, большинство авторов согласны с тем, что в параллельный процесс вносит свой вклад каждый из участников — и клиент, и супервизируемый терапевт, и супервизор. В искаженные паттерны коммуникации оказываются втянутыми все трое, причем общая картина параллельного процесса складывается из сложного переплетения тенденций, характерных для внутриличност- ной динамики каждого из участников триады.

В 1976 г. М. Доэрман [Doehrman 1976] описала любопытную сторону параллельного процесса, которую она назвала обратным параллелин- гом. В своем исследовании супервизорских случаев она обнаружила, что динамика параллельного процесса может работать в обратном направлении, когда некоторые аспекты супервизорских отношений находят отражение в отношениях супервизируемого терапевта с клиентом. Ряд психотерапевтов в ее исследовании идентифицировались со своими супервизорами и в отношениях с клиентами воспроизвели их модели поведения. Доэрман связала параллелинг с процессами переноса/кон- трпереноса, причем, согласно автору, клиент стимулирует только часть процесса. Своей реакцией переноса на супервизора супервизируемый терапевт сообщает многое о своем переживании, возникающем в ходе взаимодействия с клиентом [Ibid.].

В работах авторов, размышляющих о природе параллельного процесса, вопросам переноса/контрпереноса всегда уделялось особое внимание. Однако после исследования Доэрман модели значительно усложнились. Большинство авторов сходятся в том, что в случае развития параллельного процесса контрперенос терапевта, в котором может содержаться психодинамика, несущая информацию о клиенте, обусловлен не только переносными отношениями с клиентом, но и в не меньшей мере является результатом внутриличностной психодинамики самого терапевта, актуализирующейся в ситуации взаимодействия с супервизором. Опыт клиента, если можно так выразиться, попадает в уязвимые области внутреннего мира терапевта, контрперенос развивается именно потому, что что-то в опыте терапевта начинает резонировать с опытом клиента, порождая множащиеся повторения отношений в рамках других сеттингов. К этому добавляется еще и динамика позиций в другой паре — терапевта и супервизора, где также развивается своя история переноса/контрпереноса, созвучная первой или даже усиливающая ее.

Можно сказать, что в настоящее время достигнут консенсус в отношении того, что параллельный процесс развивается внутри сложного комплекса динамической и интерактивной ситуации [Ховкинс, Шохет 2002; Carroll 2001; Gilbert, Evans 2000]. Параллельный процесс понимается как явление, возникающее в системе, включающей в себя клиента, терапевта, супервизора (и даже, в ряде случаев, супервизора супервизора; мы бы расширили это понимание, вынеся его за пределы института психотерапии вообще: по нашему мнению, параллельные процессы можно наблюдать в различных интерактивных системах повседневной жизни, причем структура и динамика этих параллелингов похожа на ту, которая имеет место в психотерапии и супервизии). Параллельный процесс описывается как источник информации для его участников, и его анализ способен обогатить профессиональный опыт и улучшить взаимоотношения в диадах.

Подводя итоги нашему рассмотрению истории понятия параллельных процессов, обобщим наиболее важные пункты концептуальных сдвигов:

—   усложнение и обогащение моделей, описывающих причины возникновения данного феномена: от упрощенно понимаемого Сирлзом «отраженного процесса» как идентификации супервизируемого психотерапевта с клиентом до понимания параллельного процесса как явления системного, включающего в себя многоуровневые процессы, происходящие в разных подсистемах (супервизорская диада, психотерапевтическая диада), что приводит к отказу от поиска единственной первопричины параллельного процесса;

—   сдвиг от понимания параллельного процесса как явления патологического, требующего устранения, к пониманию его как информационного ресурса супервизии и психотерапии;

— отказ от рассмотрения параллельного процесса как явления специфического и принятие универсальности данного феномена;

—   переход от понимания параллельного процесса как интра-субъективного феномена к его пониманию как интер-субъективного феномена; последнее, в числе прочего, означает, что супервизор больше не рассматривается в качестве «абсолютного наблюдателя», способного занимать внешнюю, объективную позицию и смотреть на происходящее с некоторой независимой точки зрения; являясь непосредственным участником ситуации, супервизор является также активным «соавтором» параллельного процесса.

Объяснительные модели параллельного процесса

Как было отмечено выше, в настоящее время параллельный процесс рассматривается в основном как результат серии паттернов защитного поведения. Наиболее простое описание параллелинга выглядит следующим образом: психотерапевт, вступая во взаимодействие с супервизором, бессознательно повторяет защитное поведение пациента, супервизор же, в свою очередь, ненамеренно воспроизводит защитное поведение супер- визируемого психотерапевта (последнее происходит часто, но не всегда). В отличие от пациента, по-видимому, проигрывающего обычные для него паттерны отношений, поведение, демонстрируемое терапевтом и/или супервизором, как правило, является не типичным для них, что и побуждает их к рефлексии того, что же, собственно, происходит. Мы исходим из того, что мотивационной основой параллельного процесса выступает не интенция сообщения или открытой коммуникации, а защитное сокрытие, утаивание, которое в той или иной мере характерно для всех участников триады. Объяснительные конструкты, вокруг которых выстраиваются объяснительные модели параллелинга, — это идентификация, перенос/ контрперенос и проективная идентификация.

Защитные аспекты идентификации

как источник параллельного процесса

В психоанализе идентификация определяется как процесс, при помощи которого функции и характеристики, переживаемые как относящиеся к объекту, становятся функциями и характеристиками собственного Я [Тэхкэ 2012]. Понятие идентификации широко используется не только в психоаналитической литературе. Психологи многих направлений подчеркивают важнейшую роль идентификации в построении структуры личности, в фасилитации личностного роста и изменений. В.П. Зин­ченко, например, отмечает, что «идентификация и сопровождающие ее чувства строятся в живом пространстве между Я—Ты (М. Бубер), и в нем же, благодаря бескорыстному общению, затем — совокупному действию младенца с взрослым, создается представление о себе. Ребенок начинает видеть себя в Другом, он удваивает себя, благодаря Другому, создает символическое зеркало Я как инструмент идентификации. И пользуется им до конца жизни» [Зинченко 2008, с. 13]. Идентификация пациента с функциями терапевта становится одной из движущих сил терапевтической техники, а пробная, или временная, идентификация терапевта с пациентом или супервизора с терапевтом — одним из путей понимания переживаний собеседника.

В случаях наблюдаемого параллелинга, однако, фиксируемая идентификация терапевта с клиентом должна быть подвергнута специальному анализу. Необходимо иметь в виду, что сама по себе идентификация отсылает к паттернам поведения, характерным для ранних этапов развития, и хотя и служит нередко укреплению эмоциональной связи между собеседниками, в профессиональных сеттингах, может мешать продуктивному рефлексивному анализу. Кроме того, и это наиболее важно, идентификация сама может быть компонентом защитного поведения. Например, терапевт идентифицируется с клиентом, чтобы справиться с тревогой, ассоциируемой с ситуацией оценки в процессе супервизии. Защитное поведение терапевта может быть нацелено на сокрытие тревожащей или неприятной информации о себе самом. Модель параллельного процесса при этом выглядит следующим образом: терапевт бессознательно желает утаить свою реакцию на пациента и начинает защитно разыгрывать с супервизором то, что свойственно пациенту. Например, терапевт скрывает свою авторитарность и патернализм как ответ на излишнюю почтительность пациента и сам начинает вести себя чересчур почтительно по отношению к супервизору. Патерналистский ответ супервизора в этом случае — это и результат коммуникативной провокации, и в то же время он возможен именно потому, что в этой ситуации происходит актуализация защитных паттернов, свойственных самому супервизору. Параллельный процесс, таким образом, вызван сцепленными друг с другом защитными действиями индивидов, демонстрирующих сходную невротическую динамику.

Динамика переноса и контрпереноса

в развитии параллельного процесса

Перенос и контрперенос, в русле которых строятся объяснения параллельного процесса, — специфически психоаналитические понятия. Однако в последнее время их объяснительный потенциал все больше привлекает внимание и представителей других психотерапевтических подходов. Например, с точки зрения некоторых сторонников личност­но-центрированного подхода [Литаер 2005], понимание проблем некон- груэнтности терапевта требует обязательного обращения к психоаналитической литературе, в которой обстоятельно прорабатываются вопросы переноса/контрпереноса.

Наиболее значимым индикатором в диагностике переноса является неуместность реакций пациента на текущие события [Гринсон 1994]. Неуместность реакции свидетельствует о том, что личность, которая вызывает данную реакцию (в ситуации психотерапии это соответственно терапевт), не является решающим или истинным объектом, а реакция на самом деле относится и соответствует другому объекту, чаще всего — объекту прошлого. В отношении природы контрпереноса терапевта существует множество различных точек зрения. Для нас важно обратить внимание на позицию, согласно которой уместно разделять объективный и субъективный контрперенос [Rosenfeld 2012]: под первым имеются в виду фантазии, чувства и импульсы, испытываемые терапевтом в ответ на перенос пациента, второй же представляет собой собственный перенос терапевта (иногда его определяют как контрперенос в узком смысле). Можно полагать, что параллельный процесс развивается в случаях, когда объективный и субъективный компоненты контрпереноса накладываются и взаимно усиливают друг друга.

Л. Калигор [Caligor 1981] выделяет два такта в развитии параллельного процесса. В первом такте можно наблюдать перекрещивающиеся переносные и контрпереносные аспекты поведения пациента и терапевта. Второй такт начинается с состояния замешательства терапевта, которое в ситуации супервизии запускает соответствующий возвратный процесс на полюсе супервизора — его реципрокный ответ, когда супервизор оказывается втянутым в некий аффективный комплекс и переживает это как своего рода захваченность. А. Грей и Дж. Фискалини [Grey, Fiscalini 1987] рассматривают реципрокный ответ супервизора как его контрпе­ренос (в объективном и субъективном смысле). Авторы полагают, что, как и любой перенос, реципрокные процессы указывают на области личностной уязвимости. «Вкладывать что-то в кого-то» или «захватывать кого-то» — эти метафоры описывают особенности поведения одного из участников коммуникации, вызывающие реципрокный ответ другого, т. е. инициатор как будто «вкладывает» в ситуацию «приглашение» к защитной интеракции (что, как полагают авторы, и происходит в любых ситуациях переноса). Именно таким образом супервизор оказывается буквально пойман в сети защитного взаимодействия. Можно подумать, что лишь недопонимание бессознательных уловок другого делает супервизора столь неустойчивым. Однако, по-видимому, более вероятным было бы предположение, что источником неосознаваемой реципрок- ности супервизора являются не только бессознательные потребности супервизируемого, обусловливающие его защитное поведение с супервизором, но и собственный субъективный контрперенос супервизора. Совпадение защитных стилей, выражающееся в многократных пере­крещиваниях переносов/контрпереносов в диадах пациент—терапевт и терапевт—супервизор, а также сходство структурных и динамических ситуаций терапии и супервизии (например, похожие условия неравномерного распределения власти в обеих ситуациях), актуализирующих эти совпадающие защитные стили, порождают то, что проявляет себя как параллельный процесс. Фиксация его может стать отправной точкой для анализа стоящих за ним защитных паттернов переноса/контрпереноса каждого из участников взаимодействия.

Проективная идентификация как источник параллельного процесса

В объяснении параллельного процесса наиболее часто прибегают к понятию проективной идентификации, которое нередко используется наряду со ссылками на динамику переноса/контрпереноса.

Первоначально проективная идентификация описывалась в психоаналитической литературе как примитивная защита, к которой прибегают весьма нарушенные пациенты (с пограничной или психотической структурой). Н. Мак-Вильямс пишет, что при помощи проективной идентификации субъект пытается избавиться от определенных мыслей или чувств, в то же время сохранив связь с ними путем удостоверения в реалистичности своих проекций [Мак-Вильямс 2001]. Такой субъект ведет себя так, что его проекции в самом деле «достигают» цели: субъект как бы подталкивает другого к определенному психическому ответу. Например, параноидные пациенты буквально вкладывают (проецируют) непринимаемые в самих себе психические паттерны в терапевта. С безжалостным, раздражительным, излишне требовательным пациентом терапевт может испытывать комплементарные чувства испуга и беспомощности. Анализ контрпереноса даст возможность предположить, что в данном случае пациент осознает свои гнев и раздражительность, но не осознает свою борьбу с чувствами беспомощности и страха [Там же].

В последние годы концепт проективной идентификации все чаще применяют для анализа широкого круга ситуаций. Р. Мендельсон показывает, что проективная идентификация является весьма распространенным модусом коммуникации в ситуациях личностного общения [Mendelsohn 2009], причем речь не идет о том, что те, кто демонстрирует подобные маневры в коммуникации, относятся к глубоко нарушенным личностям. Люди нередко проецируют на других некоторые состояния и потом идентифицируются с этими проекциями, т. е. ведут себя так, как если бы их проекции были правдой. Например, один из супругов возвращается поздно домой, предвидит недовольство со стороны второго супруга и начинает вести себя так, чтобы это недовольство вызвать. В итоге наступает то, что принято именовать самосбывающимся пророчеством: плохое настроение второго супруга становится поводом для супружеского конфликта.

Невербальная передача фантазий, аффектов, действий, соответствующая механизму проективной идентификации, наблюдается в диадах клиент-терапевт и терапевт-супервизор. Терапевт может бессознательно вбирать в себя отвергаемые пациентом компоненты идентичности последнего, не подвергнув их специальному анализу или собственной аффективной модуляции, в результате динамика отношений терапевт— пациент продолжается в отношениях супервизор—терапевт. Ситуации как терапии, так и супервизии относятся к разряду глубоко личностного общения и потому насыщены моментами, стимулирующими появление желаний, конфликтов, страха неизвестности, угроз отвержения или, наоборот, опасного притягивания. Для терапевта и супервизора эти ситуации могут порождать переживания сомнения, касающегося собственной личностной и профессиональной компетентности. Неудивительно поэтому, что каждый из участников коммуникации — пациент, терапевт и супервизор — привносят в нее накладывающиеся друг на друга невротические компоненты, нуждающиеся в тщательном анализе.

То, что в супервизорской сессии может быть охарактеризовано как контртрансфер, зачастую является результатом проективной идентификации, запускающей параллельный процесс в терапевте, который затем приносит этот параллелинг в супервизорскую сессию. В свете представлений о проективной идентификации модель параллельного процесса включает в себя три фазы [Mendelsohn 2012]: 1) наблюдается определенная динамика в отношениях пациент—терапевт, которая включает в себя действие процесса проективной идентификации; 2) процесс проективной идентификации разворачивается в диаде супервизор—супервизи- руемый терапевт, в которой один или оба участника могут демонстрировать динамику, сходную с динамикой пациента; 3) как результат двух симультанно развивающихся процессов проективной идентификации, формируется параллельный процесс, который наблюдается и в терапевтической, и в супервизорской сессии.

Измерение власти и параллельный процесс

Развертывание параллельного процесса, как правило, инициируется защитным поведением пациента. Однако, как уже подчеркивалось выше, рассматривать механизм этого процесса как цепочку последовательных «вложений» определенных психических паттернов от пациента к терапевту и затем к супервизору — такой взгляд был бы чересчур наивен. Неверно было бы также полагать, что повторяющееся звено двух диад — су- первизируемый терапевт — с его внутриличностной динамикой вносит основной вклад в развитие параллельного процесса. Переплетающиеся паттерны защитного поведения, обусловливающие параллельный процесс, — это всегда феномены поля. А. Грей и Дж. Фискалини [Grey, Fiscalini 1987] обращают внимание на один важнейший фактор, связывающий терапевтическую и супервизорскую сессии и способствующий развертыванию сходной динамики защит в обеих ситуациях: структура власти/подчинения. Каждая из ситуаций — и терапия, и супервизия — отличается асимметричностью позиций участников: авторитетный профессионал-эксперт и тот, кто просит помощи; тот, кто дает информацию о себе, и тот, от кого самораскрытие не требуется. Повседневный мир также насыщен ситуациями с похожей асимметричной структурой, которые выстроены вокруг разрешения трудностей или удовлетворения потребностей субординатного участника коммуникации. Последний может испытывать значительный стресс или, например, опасаться не получить желаемой помощи. В таком случае у него появляется искушение управлять ситуацией, провоцируя собеседника на более выгодные для себя действия. Ситуация становится очень чувствительной для скрытых посланий и защитных маневров. Роль эксперта, или того, кто занимает в коммуникации суперординатную позицию, лишь на первый взгляд выглядит более безопасной. Необходимость разрешать трудности того, кто просит помощи, сама по себе может нести угрозу для самоуважения, вызывать тревогу и в свою очередь подталкивать к защитным действиям, ее смягчающим. Тот, к кому обращаются за помощью, может столкнуться с искушением занять авторитарную, патерналистскую или излишне ин- фантилизирующую собеседника позицию. Другое искушение — упование на терапевтическую/супервизорскую технику или метод, идентификация с которыми представляет собой нечто вроде профессиональной защиты от неопределенности позиции и связанной с нею тревоги.

Таким образом, параллельный процесс можно рассматривать как результат конфликтов, связанных с темами власти, контроля, автоном- ности/зависимости и т.п. Сами ситуации терапии и супервизии и характерные для них отношения в диадах провоцируют подобные конфликты в каждом из участников, делая их уязвимыми и подталкивая к серии бессознательных смещений позиций. Вообще ситуации зависимости принадлежат к разряду универсального человеческого опыта. По-видимому, именно от них берут начало наиболее значимые градиенты внутрилич- ностных конфликтов. Неудивительно поэтому, что манипулятивные игры вокруг позиции власти встречаются столь часто, и именно они в ситуациях терапии и супервизии (впрочем, как и в обыденной жизни) становятся основным источником параллельных процессов.

Анализ случая

Случай, представленный ниже, взят нами из материала супервизии, систематически проводимой в рамках обучения понимающей психотерапии — подхода, близкого гуманистически ориентированной психологии и предложенного Ф.Е. Василюком [Василюк 2007].

Отметим сразу специфику данной супервизорской сессии, которая так или иначе могла повлиять на динамику отношений и характер предъявления проблем. Во-первых, супервизия проводилась в учебном формате, носила аттестационный характер и выступала для суперви- зируемого психотерапевта зачетом по предмету в рамках его обучения понимающей психотерапии. Во-вторых, она была коллегиальной и проводилась в групповом формате: в супервизии участвовала группа студентов, в течение года проходивших обучение понимающей психотерапии вместе с супервизируемым терапевтом. Таким образом, супервизируемо- му терапевту необходимо было демонстрировать свои профессиональные навыки, причем не только перед лицом преподавателя-супервизора, но и коллег-студентов.

Во время супервизорской сессии терапевт (Т) предлагает группе прослушать фрагмент аудиозаписи одной из своих консультаций с клиентом (К), затем проводит анализ клиента и его проблемы, а также собственных действий в процессе терапевтической сессии. Наконец, он формулирует супервизорский запрос: фокусирует собственную проблему в работе с данным клиентом и приглашает присутствующих супервизора (СВ) и участников группы (С1, С2 и т.д.) разрешить ее.

В супервизорской сессии, выбранной нами для анализа, терапевт — мужчина, примерно 35 лет, демонстрирует аудиозапись своей работы с клиентом — мужчиной, примерно такого же возраста, который предъявляет психотерапевту проблему в тональности «этического дискурса» и говорит о своей неудовлетворенности положением дел у близких людей и ощущаемом им самим чувстве вины. Приведем полный текст первой реплики клиента из аудиозаписи психотерапевтической сессии:

К: (Глубокий вздох.) Я считаю, что все в порядке. но есть одна такая... даже не знаю. проблема, не проблема... меня беспокоит то, что. (пауза) .не все вокруг счастливы, что ли... включая моих близких людей... родственников и моих близких друзей. Вот я не вижу, что... точнее, вижу, что у них все складывается не должным образом. Вот взять маму: у нее не было толком никогда нормальной личной жизни после развода с отцом. Вот... вся жизнь заключается... работа- дом. дом. только домашние какие-то обязанности и просмотр телевизора. Брат. как-то тоже не особо. такое ощущение, что как-то не может найти себя. Вот. есть какие-то увлечения, но в плане работы и карьеры как-то не складывается, и с личной жизнью тоже. У некоторых моих друзей какие-то проблемы со здоровьем. Я к ним ко всем хорошо отношусь, хочется, чтобы у всех все было хорошо. С другой стороны, я понимаю, что у каждого свой путь, и они должны через это пройти. но у меня какое-то чувство вины, что ли. Что я не могу уделить им достаточное количество времени. помочь. Не знаю... насколько я могу быть счастлив, когда кругом далеко не все счастливы.

Динамика того, что происходило на терапевтической и супервизор- ской сессиях, была охарактеризована рядом участников группы как параллельный процесс: то, как говорил о своих трудностях и определял фокус своей проблемы терапевт, было, по мнению некоторых участников группы, не очень типичным для него и напоминало дилеммы его клиента.

Во время терапевтической сессии клиент высказывает досаду на то, что его близкие (мать, брат, некоторые друзья) ведут весьма скучную жизнь: «такой у них сценарий», «все движется по накатанной», «не хотят ничего менять». Он противопоставляет такой форме жизни собственную жизнь и даже ставит себя в пример: «Я надеялся когда-то, что примером я послужу... в 29 лет я пошел в университет учиться. совсем все поменял полностью: работу, окружение во многом... вот. Так что не обязательно сидеть на одном месте... что все возможно». Но при этом он чувствует, что никто его за образец не воспринимает, и каждый продолжает вести ту жизнь, которую вел. По-видимому, клиент не ощущает поддержки со стороны близких, не получает от них признания собственных достижений; возможно, присутствует серьезное отчуждение в отношениях. Он сравнивает себя с положительными героями из детских сказок (построивший дом Наф-Наф из сказки «Три поросенка»), как будто хочет показать, какой он «молодец», подтолкнуть других к признанию безусловной правильности и превосходства его мира, чтобы они заметили и признали его, но этого не происходит («как-то не особо это все примером является»). У клиента есть некоторое беспокойство в отношении близких, природа которого остается непроясненной. Сам он неоднократно подчеркивает, что ему надо было бы уделять им побольше внимания, но он очень занят, у него очень мало времени («я же не могу быть везде одновременно») и т.п. В конечном итоге, ближе к концу консультации, он приходит к удовлетворяющей его формуле: чтоб им больше помочь, ему нужно меньше о них волноваться, ведь проблемы в их жизни видит только он сам, это ему хочется, чтобы они расширили свой мир, больше видели и т.п., для них же все обстоит вполне благополучно, они вовсе не горят желанием что-либо менять, а он совсем не хочет навязывать им свой взгляд на вещи, соответственно надо дать им возможность жить так, как они живут, и не беспокоиться.

На супервизии терапевт подчеркивает, что уже с самого начала, как только клиент ввел «этический дискурс» литературной фразой: «насколько я могу быть счастлив, когда кругом далеко не все счастливы», — ему все это показалось чересчур «надуманным и показушным». Приведем полностью фразу терапевта из супервизорской сессии:

Т: ...И у меня возник некий протест по этому поводу, потому что... как бы, ну, получается, что вот он видит, что близкие должны там быть счастливы вот так (удар рукой по столу), а они счастливы не вот так (удар рукой по столу), значит, мне нужно сделать, чтобы было вот так (удар рукой по столу). И тут, конечно, я сразу себя начал осаживать, ну типа того, что я же не могу так вот директивно сказать: «Почему вы там считаете, что вот так...» Я там пытался это делать: «Уверены ли вы...» — вот это все так я крутил, но это была моя идея уже фикс, потому что я уже понял, что у него абсолютно односторонний вот такой... и он не слышит.

Любопытно, что во время психотерапевтической сессии терапевт отнюдь не пытался выяснить, что стоит за такой «показушностью», и вообще, похоже, не попытался пойти за своим подозрением и разобраться с тем чувством, которое он озвучил на супервизии. В терапии он, скорее, довольно аккуратно следовал определенной технике, в духе осваиваемого им подхода — произносил эмпатические фразы, нацеленные на прояснение и дискурсивно-логическое увязывание манифестных смыслов клиента. Клиент же, похоже, действительно вел некоторую игру: глубинная интенция его, по-видимому, состояла в том, чтобы получить признание и похвалу от терапевта — и за свои достижения, способность к изменениям, саморазвитию и росту, не замечаемые, как ему кажется, его близкими, и за свою «моральную хорошесть», выраженную совсем уж театрально в позе безусловной заботы о счастье близких. Возможно, что в нем сталкиваются два прототипических желания, соответствующие разным этапам развития: желание самопродвижения, самодостаточности, утверждения превосходства себя и своего мира и желание быть принятым в мире морального порядка, быть со-настроенным с другими и жить в ладу с инстанцией совести [Boothe et al. 2010]. Этим желаниям соответствуют и две темы тревоги/опасения: тревога социального отвержения и капитуляции и тревога моральных санкций [Ibid.]. Интересно, что терапевт дает ему все сполна. Он откликается на скрытую коммуникацию и занимает в ней комплементарную позицию, принимая провокацию. Он как будто продолжает плести те защитные дискурсивные «кружева», к которым его подталкивает клиент, эмпатическими фразами усиливая нужные тому смыслы. Он много раз на протяжении консультации подстраивается под линию клиента, связанную с моральными притязаниями, и подчеркивает, что его забота о близких и участие в их жизни вызывают в нем самом, терапевте, «много теплых чувств» и являются «неотъемлемой частью счастья и их жизни тоже». Кроме того, терапевт подчеркивает, что признает «достижения и развитие» клиента, тем самым явно усиливая ту часть его личности, которая озабочена самопродвижением и желанием признания.

В свете такой позиции терапевта во время демонстрируемой им консультации очень неожиданным выглядит его запрос на суперви- зию: «...мне интересно, как это все у нас выстраивалось, насколько это все правомочно... вопрос директивности, внесения собственно вот этого состояния оценки». Несмотря на явное принятие позиции клиента и той роли, которую подразумевала манипулятивная игра последнего, терапевт высказывает озабоченность собственной директивностью. В приведенной выше фразе он говорит об испытываемом им протесте, о его чувстве авторитарного навязывания клиентом своего мира близким. Однако ни сам терапевт, ни супервизор, похоже, не принимают этого чувства всерьез, в том смысле, что не пытаются анализировать его как нечто, что может кое-что говорить о происходящем между терапевтом и клиентом процессе (например, о навязывании клиентом своей игры не только в жизни близким, но и в процессе терапии). Вместо этого терапевт вводит тему опасения в своей директивности — а это позиция, в некотором смысле продолжающая линию моральной озабоченности клиента. Как клиент находит литературное клише и манипулирует им для получения своеобразной похвалы со стороны терапевта («вы проявляете столько заботы о близких» и т.д.), терапевт находит профессиональное клише для получения похвалы со стороны супе- визора («вы проявляете столько эмпатии по отношению к клиенту»). Вопрос о собственной директивности/недирективности — одна из главных проблем, которой стереотипно озабочено сообщество гуманистических психологов. Ставя этот вопрос, терапевт провоцирует ту же логику коммуникации, которую предложил его клиент: удовлетворение прототипического желания «быть хорошим», получить признание, в данном случае — быть принятым в определенном сообществе, получить похвалу со стороны его авторитетов.

Зададимся вопросом: можно ли утверждать, что первопричиной и основным источником демонстрируемого терапевтом параллелинга является внутриличностная динамика клиента? Или, по-другому: правомерно ли утверждать, что терапевт бессознательно захвачен игрой собеседника и лишь повторяет свойственные последнему защитные паттерны? Разумеется, нет. Как мы специально подчеркивали в теоретической части статьи, в развитии параллельного процесса ключевая роль принадлежит взаимоналожению защитной динамики всех участников взаимодействия. В данном случае клиент, безусловно, провоцирует определенную логику развертывания ситуации. Но терапевт принимает (и/или перенимает) ее именно потому, что подразумеваемая игрой клиента позиция оказывается вполне созвучной и выгодной для него самого в этих условиях. Подыграть клиенту для терапевта, обучающегося понимающей терапии, нередко выглядит как демонстрация своей компетентности в обучении навыкам недирективной позиции (мы здесь не будем касаться того, что в действительности, конечно, феноменологическое движение за клиентом отнюдь не предполагает обращения лишь к манифестным смыслам клиента и грубого следования за его самопониманием, без попыток поставить его под вопрос, расширить или трансформировать; однако обучающимися недирективность и воздержание от интерпретаций нередко понимаются именно в таком ключе). Терапевту удобно играть в игру клиента именно потому, что он тем самым решает собственные задачи, т. е. в определенном смысле ведет свою, но похожую игру.

Интересно, что супервизор в разбираемой нами супервизорской сессии поддерживает линию «недирективности». Некоторыми из студентов супервизорской группы была озвучена позиция, солидаризующаяся с протестом терапевта. Кто-кто из группы попытался усомниться в верности «недирективного движения за клиентом» (по сути, в верности усиления диктуемой клиентом позиции). Однако эти голоса приняли несколько непрофессиональное звучание и были похожи на обыденную критику клиента. Приведем некоторые выдержки из транскрипта групповой супервизии:

СВ: Ну так вот почему-то я слышу, что преобладает какая-то или солидаризация с терапевтом в такой фигуре недоверия, или желание проникнуть глубже, проинтерпретировать, или какая-то, скорее, позиция такого воспитателя, желание вывести так на чистую воду его заблуждения и перевоспитать, наставить на путь истинный... это интересно, что это за...

И далее:

СВ: А вы его (клиента) за это осуждаете, что ли? У вас все время какое-то есть... эм-мм... как будто претензия к нему?

С1: Я его не осуждаю, просто мне вот не хватает эмоций. Допустим, «мама несчастлива, она тоскует». А это какие-то вот объяснения своих эмоций через что-то внешнее, и других людей тоже через что-то внешнее.

СВ: Ну, да, клиент имеет право. На это и терапевты ему даны, чтобы ему помочь сформулировать. Пока что он не обязан нам в первой реплике чего-то предъявлять. Я что замечаю... что... эээ... я почему-то стремлюсь занять какую- то адвокатскую позицию по отношению к нему, я пока не понимаю, чем это вызвано, но есть какие-то нотки осуждения в его адрес.

С1: Нет, нет-нет-нет, он ребенок, его действительно хочется как-то поддержать.

СВ: Мм. нет. Не столько в плане ребенка, сколько в его праве так говорить, потому что очень много претензий к тому, как он рассуждает, как он строит рассказ и как он... в общем, о чем он говорит.

[...]

Как можно видеть, супервизор неоднократно настаивает на утверждении некоторого «права» клиента. Явно проблематизируется позиция критики клиента. Безусловно, в интенции супервизора присутствует аспект возвращения группы в пространство профессионального анализа («вас что-то цепляет. надо понять, что это значит»). Но слово «осуждение», которое неоднократно использует супервизор, само выглядит осуждающе: в профессиональном психологическом сообществе осуждение не принято, его избегают или преодолевают. Супервизор вроде пытается вытолкнуть студентов из обыденного морализаторства в профессиональную плоскость, однако, использование слова «осуждение» приводит лишь к упрочиванию само собой разумеющегося морального порядка недирек­тивного подхода, закрывая анализ возможных манипулятивных стратегий, скрытых в речи клиента. Похоже, что супервизор также оказывается во власти желания быть вписанным в некоторый моральный порядок, со-настроенным ему, «своим» в определенном сообществе и получать соответствующую поддержку — как со стороны реальных, так и со стороны воображаемых, интериоризированных авторитетов. Скрытая коммуникация клиента, по-видимому, получает продолжение в позициях терапевта и супервизора, опираясь на специфическую для них, но прототипически похожую динамику. Важно заметить, что эта динамика в супервизии так и осталась непроработанной.

Еще одним интересным моментом, который также остался за рамками обсуждения, несмотря на свою важность для супервизорского процесса, стала тема контрпереноса психотерапевта. В начале супервизии терапевт, отвечая на проясняющий его протестную позицию вопрос супервизора о том, кому именно может быть адресовано его возмущение, вводит в пространство супервизии тему своих контрпереносных отношений:

СВ: Давайте попробуем теперь психологию этого дела у вас реконструировать. Эээ... ну можно ли как-то вот эту позицию, откуда возмущение приходит, «а им надо?», чуть-чуть усилить, чтобы понять, кто это, что это за персонаж, что это за голос у вас, что это за позиция?

Т: У меня лично?

СВ: Да-да-да.

Т: Мама.

СВ: Мама?

Т: Ну, у меня мама.

СВ: Чья? Ваша?

Т: Моя. У меня вот бывает, что мама, как бы проявляя очень большую заботу, и я ей, конечно, благодарен, но бывают моменты, когда мне — не надо. Ну не надо вот этого сейчас! (далее продолжает своим голосом и «голосом мамы») «Мам, ну не надо! — Я приеду. — Мам, ну не надо! — Ну что ты, вот это, ну ты ж говорил. Я приеду. — Мам, ну не надо! (бьет кулаком по столу) — Ну ладно, не буду тебя раздражать». У меня есть такое, я потом тоже об этом думал, откуда у меня вот это... вздёрнутость вот эта.

Как можно увидеть, проблематика отношений терапевта со своей мамой как бы зеркально отражает проблематику отношений клиента и его близких (в речи клиента под близкими тоже, как правило, фигурирует мама). На наш взгляд, проработка контрпереноса в супервизии могла бы значительно прояснить те процессы, которые имели место в психотерапевтической сессии, но оказались вне поля зрения терапевта. Однако, вскользь затронутая, она, к сожалению, ни разу не появляется в дальнейшем обсуждении и фактически оказывается вытесненной. Между тем сам приведенный фрагмент позволяет подойти к теме автономности и контроля, которая также может стоять за наблюдаемыми параллелин- гами. Фигуры автономности и контроля, скрывающиеся под маской заботы, объединяют историю клиента и всплывающую контрпереносную ассоциацию терапевта. По сути, эта же тема составляет ядро вопроса директивности/недирективности, который выносится терапевтом в качестве запроса на супервизию и затем обсуждается в группе. Однако, мы можем лишь гадать, каким мог бы быть процесс в случае более последовательной проработки контрпереноса и всплывшей благодаря ему темы. Вместе с тем, очевидно, что именно фиксация параллельного процесса как некоторой наблюдаемой реалии, заключающейся в повторении динамики психотерапии в динамике супервизии, способна значительно обогатить понимание происходящего, настраивая участников суперви- зии на позицию «герменевтики подозрения» и соответствующую ей логику анализа, вскрывающую скрытые аспекты коммуникации и защитные маневры.