Сопереживание как центральная категория понимающей психотерапии

Есть три типа этических реакций на беду другого человека — сочувствие, совет, практическая помощь (М.М. Бахтин). Основа всех этих форм житейской психологической поддержки — человеческое сопереживание. Профессиональная психотерапия должна учитывать свою культурно-историческую почву, что делает категорию сопереживания значимой для всех терапевтических школ. В статье рассматриваются место и смысл категории сопереживания в понимающей психотерапии. Сопереживание является конституирующей категорией подхода и мыслится как внутренняя творческая работа психотерапевта, направленная на содействие продуктивному ходу и развитию переживания пациента. Характеризуются цели, предмет и метод деятельности сопереживания, дается анализ отношений категорий «сопереживания» и «понимания», описывается феномен «сопереживающего понимания».

Есть три типа этических реакций на беду другого человека — сочувствие, совет, практическая помощь (М.М. Бахтин). Основа всех этих форм житейской пси- хологической поддержки — человеческое сопереживание. Профессиональная психотерапия должна учитывать свою культурно-историческую почву, что делает категорию сопереживания значимой для всех терапевтических школ.
В статье рассматриваются место и смысл категории сопереживания в понима- ющей психотерапии. Сопереживание является конституирующей категорией подхода и мыслится как внутренняя творческая работа психотерапевта, на- правленная на содействие продуктивному ходу и развитию переживания па- циента. Характеризуются цели, предмет и метод деятельности сопереживания, дается анализ отношений категорий «сопереживания» и «понимания», описы- вается феномен «сопереживающего понимания».
Ключевые слова: сопереживание, эмпатия, утешение, понимание, культура психической деятельности, понимающая психотерапия, феномен «сопере- живающего понимания».

Во многих областях современной цивилизации дистанция между экс- пертом и потребителем становится чрезмерной. Еще четверть века назад счастливый обладатель автомобиля «Жигули», заглохшего на проселоч- ной дороге, умел починить реле стартера, вывернуть клапан карбюрато- ра и извлечь из него жиклер. Пересев на современный автомобиль, он должен уметь лишь одно — дозвониться до авторизованного дилера. Это отчуждение владельца от своей вещи, быть может, вполне справедливая плата за ее техническое совершенство.
Однако всюду ли такая плата оправдана? В области профессиональной психотерапии, которая получает все бол́ ьшую распространенность в раз- витых странах, действует та же тенденция отчуждения, но угроза здесь куда серьезней — превращение терапевта в эксперта по моей душе и моей жизни.
Угроза обоюдоострая. Для пациента отчуждение от своего «Форда» все же не так опасно, как отчуждение от собственной души. Для терапевта — опасность избыточной ответственности, которую он не может не чувствовать, но и не может принять. Воистину «невозможная профессия» (З. Фрейд).
Противовес этой тенденции обнаруживается в двух простых принци- пах — «культурной традиции» и «экологии культуры». В соответствии с первым, психотерапия должна напоминать себе, что она не занесена к нам с Марса, что истоком ее остается первичная ситуация человеческой беды, в которой один человек пытается помочь, поддержать и утешить другого. Хорошо, когда профессиональный терапевт разбирается в ню- ансах «конкордантного контрпереноса» и понимает механизмы дей- ствия «шестишагового рефрейминга», но еще лучше, если он при этом сохраняет детскую наивность и хоть иногда удивляется вместе с Карлом Меннингером и Ролло Мэйем: «Люди беседуют друг с другом уже тыся- чи лет. Вопрос в том, каким образом эти разговоры стали стоить 60 дол- ларов в час?» [Мэй 1998, с. 72].
Для опоры на второй, экологический, принцип важно осознать факт, что, несмотря на широкое распространение психотерапии, люди по- прежнему получают психологическую помощь преимущественно не от профессионалов, а от близких, друзей и родственников, и в основном ее оказывается достаточно для преодоления острых стрессов и кризисов (ср.: [Шерягина 2016]).
В отличие от техники и инженерии, которые могут основываться ис- ключительно на объективном научном знании и игнорировать обыва- тельские мнения, психотерапия живет и действует в море субъективных мнений, необоснованных эмоций, дилетантских способов совладания с кризисами, для нее вся эта стихия субъективности — объективная ре- альность, с которой она не может порвать связи и гордо воспарить к чистым, научно обоснованным теориям. Житейская мифология души и житейская практика утешения и поддержки — вовсе не донаучная фаза профессиональной психологии и психотерапии, а самобытная, само- воспроизводящаяся реальность, «культура психической деятельности» [Абаев 1983], которая причудливо впитывает в себя фрагменты религи- озных духовных практик, семейного и бытового опыта, масс-медийных штампов, популярной и научной психологии и пр., и пр. Массовая куль- тура психической деятельности — это естественная среда обитания про- фессиональной психотерапии, и между ними происходят постоянные, хотя и асимметричные, взаимообмены.
В этой культуре есть особая область, которая должна быть предме- том специального интереса профессиональных терапевтов — область житейской психологической помощи. М.М. Бахтин [Бахтин 1975] пи- сал о трех типах реакции на беду другого человека: сочувствие, совет и практическое содействие. Основа всех этих форм психологической под- держки — человеческое сопереживание. Поэтому и профессиональная психотерапия, если она хочет оставаться в ладу с культурной традици- ей и с культурой психической деятельности своих пациентов и адептов, должна включать сопереживание в свою «икономию».
Еще недавно это утверждение звучало бы как благодушная гумани- стическая декларация, но резкий рывок в развитии нейронаук, открытие зеркальных принципов работы человеческого мозга показали, что эмпа- тия и сопереживание входят в саму природу человека и потому должны быть не только исследованы на всех уровнях человеческого бытия — от нейрофизиологического до духовного [Карягина 2015]1, но и учтены в любом виде психологической практики, независимо от ее идеологии.
Итак, категория сопереживания обретает особую значимость в со- временной психологии и психотерапии, причем не только как метод по- знания чужого сознания (за счет дильтеевской «постановки-сознания- на-место-другого») (см.: [Гулина 2001; Карягина 2015]), но и как самостоятельная предметная реальность (индикатор особого интереса к теме — стремительный рост публикаций по проблематике эмпатии и со- переживания (показательный факт: с 2000 по 2013 г. количество публи- каций с ключевым словом «эмпатия» выросло, по данным Американ- ской психологической ассоциации, почти в 40 раз! [Thesaurus… 2013]). 1 О многоуровневости исследования эмпатии и сопереживания приходится говорить особо, поскольку сейчас возродился методологический недуг, которым психология уже не раз за свою историю болела, – соблазн редукции психоло- гических закономерностей к закономерностям нейрофизиологическим (см.: [Холмогорова 2012]). Человеческое сопереживание не сводимо к функциониро- ванию зеркальных нейронных сетей, хотя без этого материального субстрата оно не может осуществляться, ровно так же, как содержание сообщений по мобиль- ному телефону никак не выводимо из физических законов функционирования этого устройства и из закономерностей распространения радиоволн.

*
Актуальность этой проблемы тем более очевидна для понимающей психотерапии [Василюк 2007], которая прямо объявляет сопереживание центральной категорией, что нашло свое отражение в английской вер- сии ее названия — co-experiencing psychotherapy (терапия сопережива- нием) [Vasilyuk 2015]2. В связи с этим задача статьи — сформулировать теоретическую платформу для комплексной программы исследований проблемы сопереживания в понимающей психотерапии.
Каково место понятия сопереживания в системе категорий понима- ющей психотерапии — вот первый вопрос.
Теоретическая конституция всякой школы психотерапии определяет- ся не столько в горизонтальном контексте ее со- и противопоставлений с другими психотерапевтическими подходами, сколько при сопоставле- нии с укоренившимися в культуре антропологическими практиками — медициной, педагогикой, религией и т.д. Каждая психотерапевтическая школа должна от первого лица ответить на те же ключевые вопросы, которые стоят перед представителями смежных и «старших» практик — врачом, учителем, воспитателем, философом3, священником, — о выс- шей цели и ценности, об образе человека, об угрозах и вызовах челове- ческому существованию, о способах борьбы с ними самого человека и о методах помощи ему в этой борьбе.
В отличие от ценностей и целей этих антропологических практик (здоровья, знания, воспитанности, мудрости, святости) понимающая психотерапия, в соответствии с базовой теорией переживания, имеет специфическую ценность и цель — осмысленность.
В отличие от образа человека, который культивируется в этих прак- тиках, точнее от тех плоскостей человеческого существования, к которым они апеллируют и на которые направляют свои воздействия (организм, способности, социальное поведение, мировоззрение, духовность), по- нимающая психотерапия обращена к жизненному миру человека.
В отличие от тех процессов и действий самого человека, которые ожи- даются от него в рамках этих практик и которые осуществляют, соб- ственно, требуемые изменения (процессы компенсации и восстановле- ния функций организма, социализации и самовоспитания, познания и любомудрия, аскезы и исповедания), понимающая психотерапия ждет от человека активного продуктивного переживания, которое рассматри- вается как процесс смыслопорождения.
В отличие от проблемных состояний человеческого существования, на преодоление которых направлены эти антропологические практики (болезнь, невежество, невоспитанность, ложное сознание, грех), по- нимающая психотерапия нацелена на помощь человеку в совладании с критическими жизненными ситуациями.
Наконец, в отличие от специфической деятельности агентов антропо- логических практик (лечение, обучение, воспитание, ценностное на- ставничество, духовное руководство) специфическая активность пси- хотерапевта в рамках понимающей психотерапии может быть названа «сопереживанием». Общим методом работы сопереживания является по- нимание (см.: [Василюк 2008]).
В табл. представлена система конституирующих категорий понимаю- щей психотерапии (для наглядности в таблице дано описание одной из антропологических практик — медицины).

Такова общая система базовых категорий понимающей психотерапии.
Термин «сопереживание» описывает в этой системе деятельность терапевта. Обычно в описаниях психотерапевтических теорий принято говорить не о деятельности терапевта, а о методе терапии. Именно методу принад- лежит почетное место в характеристике того или иного подхода или шко- лы. Однако метод всегда есть способ осуществления некой деятельности.
За каждым терапевтическим методом стоит общая идея деятельности пси- хотерапевта, даже если в явном виде она не артикулируется.
Попытка поставить вопрос именно так: не каким методом действует терапевт, а какую деятельность он осуществляет, довольно быстро при- водит к важной гипотезе: деятельность терапевтов разных школ опреде- ляется архетипом той или иной традиционной культурной практики — медицины, науки, педагогики, философии и т.д.
Например, З. Фрейд, выдвигая на роль общей категории для пси- хотерапевтической акции понятие «анализ», явно тяготел к стилисти- ке научно-исследовательской практики. Основной конкретный метод психоаналитика — интерпретация — по духу соответствует классиче- ской научной парадигме: не доверять явлениям, искать за ними скрытые сущностные динамические силы, действием которых и объясняются эти явления. Бихевиоральная терапия ориентируется на другую культур- ную практику — педагогическую. Терапевт осуществляет переучивание, с помощью метода подкрепления разрушая связи, ведущие к дезадап- тивному поведению, и устанавливая связи, ведущие к поведению адап- тивному. Психодрама Дж. Морено ориентируется на театральную прак- тику или, шире, на архетип игры, для которого специфичны ценности спонтанности, свободы и творчества (см.: [Хёйзинга 1997])4. Исходя из этой гипотезы, психотерапевтические подходы — не разные виды еди- ного рода, а генетически независимые изводы разнородных культурных практик, не «гомологи», а «аналоги» (см.: [Василюк 2007; Копьев 2007]), сходство между которыми в том, что они экстрагируют психотерапев- тический потенциал из этих практик (а он есть и в философии, и в ис- кусстве, и в религии и т.д.), чтобы вырастить из него самостоятельный терапевтический организм.
Итак, категория сопереживания в понимающей психотерапии опи- сывает именно деятельность терапевта. Каковы ее общие характеристи- ки? Всякая деятельность существенно определяется тремя основными моментами — предметом, целью и способом (методом) осуществления. 4 Эти принципиально разные культурные ориентиры школ психотерапии — коренная причина труднопреодолимых методологических сложностей психо- терапевтической компаративистики [Цапкин 2004], в частности сравнения их эффективности, поскольку сам выбор единой плоскости и единых критериев сопоставления не может быть равным для различных самобытных, не сводимых друг к другу культурных практик.

Предмет

Предмет терапевтического сопереживания — переживание пациента. Само переживание здесь понимается не как некое чувство или состояние, а как вну- тренняя деятельность, душевная работа, направленная на преодоление крити- ческой жизненной ситуации [Василюк 1984]. Соответственно своему предмету сопереживание мыслится в понимающей психотерапии не только и не столько как эмоциональный отклик на чувства клиента, но как целостная внутренняя творческая работа психотерапевта, протекающая в разных формах и направ- ленная на содействие продуктивному ходу и развитию переживания клиента.
Цель
Из этого определения следует, что общие цели деятельности сопере- живания терапевта прямо связаны с задачами, которые решает работа переживания пациента.
Мы различаем три динамических плана осуществления работы пере- живания — план непосредственного переживания, план выражения и план осмысления [Василюк 2005]. Процессы, относящиеся ко всем трем планам, соприсутствуют и взаимодействуют друг с другом, у каждого из них есть свое предназначение, своя незаменимая роль в целостной работе пережи- вания. В плане непосредственного переживания человек должен чувственно испытать, прожить всю полноту выпавшей на его долю реальности. В плане выражения — открыть и выразить (в действии и общении, словесно и телес- но) правду своего внутреннего опыта. Миссия процессов плана осмысления состоит в решении «задачи на смысл» (А.Н. Леонтьев) — в раскрытии зна- чимого личностного смысла переживаемой жизненной ситуации, равно как и в поиске, созидании и утверждении смысловых опор личного бытия.
Психотерапевтическое сопереживание должно содействовать и поддержи- вать работу всех этих планов процесса переживания.
А) План непосредственного переживания Общая задача сопереживания в этом плане — помочь пациенту встре- титься с реальностью своих чувств, не уклониться от испытывания боли, тоски, одиночества, отчаяния (но и радости, благодарности, любви)5. 5 Как показал К. Роджерс, само качество непосредственного переживания — на- дежный показатель прогресса психотерапии. На высших стадиях процесса снимают- ся преграды, размягчаются жесткие структуры, переживание становится потоком, оно течет само собою («непосредственно»), и именно в этом «агрегатном» состоянии чувство раскрывается в своей полноте и богатстве, клиент больше не борется с пере- живанием и даже не просто позволяет ему быть, а личностно присутствует в нем, проживает его как реальный процесс жизни (см.: [Роджерс 2002, с. 878—879]).

Для этого сопереживание терапевта должно соединить в себе два чуть ли не противоположных качества — «нежности» и «мужества». «Нежность» означает сочувственное, жалеющее, участливое соприсутствие с паци- ентом, в котором терапевт позволяет своей душе непосредственно при- коснуться к страданию пациента, сострадая ему, т.е. отчасти переживая, что и как тот чувствует, какова степень боли и отчаяния. «Мужество» означает признание реальности чувств и состояний, принятие их «онтологического» статуса, когда холод должен быть вос- принят и испытан как таковой со всеми колючими особенностями своей фактуры, а не как отсутствие тепла. И у клиента, а вслед за ним у тера- певта (вследствие так называемого эмпатического дистресса) есть тен- денция уклониться от болезненного опыта6, воспринимая, например, одиночество не как самостоятельную реальность, но лишь как симптом, как знак отсутствия близких отношений. Если терапевту не хватает му- жества принять, что страдание пациента — неустранимая реальность, его сопереживание заражается нетерпеливым и фальшивым оптимиз- мом, торопящимся пройти мимо страдания, перепрыгнуть через него к будущему, желанному, беспроблемному состоянию пациента.
Мужество же сопереживания признает одиночество — одиночеством и вдохновляет пациента войти своими чувствами и умом в опыт одино- чества как самобытную реальность, имеющую право быть, достойную того, чтобы быть прочувствованной, понятой и включенной в целост- ность личного опыта. Горечь — не отсутствие сладости, а — незаменимая краска в чувственной палитре жизни.
Нежность и мужество7 сопереживания терапевта не порознь, а именно вместе, в антиномическом сочетании, создают атмосферу, в которой паци- ент может решиться на открытость своему опыту, позволить себе личностно испытать, прожить то, что уже стало фактической реальностью его жизни.
Б) План выражения Каким должно быть сопереживание терапевта, чтобы оно помогало клиенту посметь и суметь сказать вслух то, что страшно, стыдно, не-понятно? Оно, во-первых, должно создавать атмосферу доверия [Род- жерс 2004]. Легко поставить такую задачу, трудно ее выполнить, ибо для того, чтобы доверие к опыту и словам пациента было подлинным, ис- кренним (конгруэнтным), терапевту нужно внутри себя что-то сделать с привычной и важной функцией «критичности». Доверчивость нельзя установить в своей душе простым самоприказом, она плод внутренней душевной и диалогической работы терапевта, в которой критичность не подавляется, а превращается в открытую готовность понимания8.

6 «Боль, физическую боль можно переносить и встречать с гораздо бо́льшим мужеством, более осмысленно, чем мы это часто делаем, — убеждает митропо- лит Антоний Сурожский. — Когда мы противимся физической боли, когда пы- таемся избежать ее, когда пытаемся подавить ее, как только она появляется, как призрак из тумана жизни, мы только перемещаем свою проблему с тела на душу, потому что люди, которые не смотрят в лицо физической боли, в результате по- стоянно сталкиваются со страхом этой боли, а встречать страх лицом к лицу го- раздо труднее, чем саму боль» [Антоний, митрополит Сурожский 2016, с. 4—5]. 7 Это сочетание открыл К. Роджерс, говоря об эмпатии как о «сильном, но в то же время чутком и нежном способе бытия» [Rogers 1975, p. 4].

Второе качество сопереживания, способствующего выражению пере- живания пациента, — сопричастность. Сопереживание должно войти в непосредственный внутренний опыт пациента, не дожидаясь полноты и точности его выражения, как мать вовсе не ждет от маленького ребенка артикуляции своих потребностей, а из всей совокупности обстоятельств и поведения догадывается о них. Сопереживание должно быть догадли- вым. Этой догадливости ждет от другого не только младенец, но и, на- пример, смущенный влюбленный или старик, которому стыдно просить о помощи.
Третье качество сопереживания — поэтическая установка. Она опи- рается на сопричастность. Если я уже чувствую переживание клиента, вошел в его опыт, хоть он и выражен еще очень смутно, у меня появляет- ся возможность включиться вместе с ним в поиск емкого слова, образа, символа, которые позволят полноценно выразить его переживание. Те- рапевт становится соавтором в поэтическом [Якобсон 1975] выражении переживания.
Итак, внутренняя работа терапевта, направленная на помощь пере- живанию клиента в решении задач плана выражения, стремится к куль- тивированию трех качеств сопереживания — доверия, сопричастности и поэтичности.
В) План осмысления Какие задачи ставит перед собой сопереживание в плане осмысле- ния? О.А. Седакова пишет, что структура русского романа состоит из притчи (глубинного смыслового ядра романа) и «художественной пло- ти», между которыми существует динамическое напряжение, напряжение плоти к смыслу [Седакова 2010]. Внутреннюю смысловую динамику переживания можно уподобить динамике русского романа. Ткань пере- живания содержит внутри себя не выявленное, не данное в явной фор- ме, но лишь взыскуемое смысловое ядро. Это смысловое ядро, тот об- щий смысл, к которому прорастает переживание, не дан и не существует в готовом виде, он должен быть соткан и рожден из ткани переживания.

8 Например, терапевт, слышащий явное противоречие в ценностях клиента, может само это противоречие превратить в вопрос, а не делать вид, что не заме- тил его: «Так ли я понимаю, вы считаете, что “А”, но в то же время вы убеждены, что “Б”. Похоже, “А” для вас драгоценно, но и “Б” очень важно. Порознь я могу понять и то и другое, но мне не удается совместить их между собой. А вам как- то удается, как они связываются в вашей жизни?» Такого типа терапевтические реплики реализуют установку на доверие, не жертвуя при этом цельностью соб- ственного сознания терапевта.

Поэтому никакие готовые ответы и советы, даже «правильные» по су- ществу, не могут утолить переживание, аутентичный смысл должен быть порожден в муках собственного напряжения к смыслу. Такой, рожден- ный, смысл обладает качеством первозданности, свежести, новизны и безусловной убедительности.

Рис. Схематизация отношений между тканью переживания/сопереживания и смыслом

Сопереживание должно войти в сотворческое отношение к этой по- рождающей работе переживания, удерживаться от всех готовых смыслов, ссылок на нормы, законы и исторические прецеденты, от «самоочевид- ной» смысловой морали ситуации. Все внутренние процессы терапевта (эмоциональные, умственные, телесные, процессы интуиции) должны стремиться вступить в творческое соприкосновение, созвучие с процес- сами переживания пациента. При этом сопереживание терапевта вовсе не становится зеркалом, тенью, эхом переживания клиента. Удерживая антиномичное сочетание позиций сопричастности и вненаходимости, терапевт создает диалогический «дуэт» переживания и сопереживания, использующий в своем «исполнении» отнюдь не только смысловые и эмоциональные консонансы, но нередко и диссонансы, выражающие драматизм жизненной ситуации клиента, равно как и терапевтических отношений.
В этом сотворческом процессе сопереживание стремится слышать в переживании не только «текст» сиюминутного процесса, но и широкий контекст разворачивающегося полотна переживания. Вслушиваясь в локальные чувства и смыслы, психотерапевт помещает их в целостный личностный горизонт (включающий в себя биографические, семейные, социальные, духовные грани), ситуативное мыслится в контексте над- ситуативного, дифференцированное — в интегральном контексте9.
Сопереживание терапевта удерживает в поле своего смыслового вни- мания а) сам процесс переживания клиента, б) широкий жизненный контекст этого переживания и в) его личностное отношение к пережи- ванию. Жизнь-человека-в-мире «больше» актуального переживания, это его первичная субстанция, лишь в ней может быть понят и обретен желанный ядерный смысл, к которому пробивается переживание. Да, именно переживание есть предмет деятельности сопереживания, но сам этот предмет рассматривается сопереживанием терапевта в нераз- рывной связи с порождающим его контекстом жизни-человека-в-мире.
И при этом рассматривается не объективистски-монологически, а с уче- том слова личности о себе и своей жизни, ибо личность не сводима ни к самой себе, ни к своей жизни10.
И последнее — сопереживание должно настраивать себя на смыс- ловое «долготерпение», ожидая, что смысл не вычисляется активными рациональными усилиями, но именно рождается, открывает и выявляет себя, когда он вызревает в атмосфере взыскующего напряжения и тоски по «истине, жизни и пути» (о такой тройной формуле смысла см.: [Ва- силюк 2005]).
Итак, перечислим черты сопереживания, которые оно должно культивировать, чтобы способствовать решению пациентом задачи на смысл. Это — установка на сотворческое отношение к переживанию, антиномичная позиция причастности/вненаходимости, интегральное прочтение актуального переживания пациента, широкое поле смыслового внимания, выслушивание переживания в целостном личностном и биографическом контексте, отказ от рационалистического активизма, ува- жительное «экологическое» отношение к рождающемуся смыслу.

9 На уровне простой терапевтической техники это выражается в том, что от- вет терапевта № (i) – это не реакция на предыдущую фразу клиента № (i—1), но — на все его реплики от 1-й до (i—1)-й, точнее — на весь интегральный смысл, прораставший и выразившийся во всем предшествующем диалоге. 10 Лучшей иллюстрацией этой несводимости служит евангельский эпизод троекратного вопрошания: «Симон Ионин, любишь ли ты Меня?» (И. 21:17).
У ап. Петра не было и не могло быть никаких ссылок на прошлое, на «жизнь».

Метод
Общим методом целостной работы сопереживания является понима- ние. Понимание в терапии сопереживанием осуществляется не как пред- варительная диагностическая процедура, обслуживающая последующие терапевтические акции. Понимание и есть сама психотерапевтическая акция. Она реализует особую интенцию, особую диалогическую уста- новку, в соответствии с которой понимание является главной и само- ценной задачей терапевта. Воплощая эту установку, терапевт все делает для того, чтобы понять пациента и дать ему это понимание, а не старается понять ради того, чтобы что-то сделать — повлиять, вылечить, испра- вить, научить.
Такой принципиальный отказ терапевта от активизма, от идеологии воздействия (ср.: [Гулина 2001; Пузырей, 2005]) в сочетании с его полной обращенностью к пациенту, настроенностью на него создает напряжен- ное диалогическое поле, в котором постоянно удерживается нудящая, взывающая «пустота», молчание, напряженно ждущее его, пациента, слова [Копьев 1992, 1999]. В обыденном общении эта пустота тут же за- полняется советом, рекомендацией, утешением, предложением помощи и т.д. В понимающей психотерапии терапевт, напротив, совершает уси- лия, чтобы расчищать диалогическое пространство, создавая для пациен- та плодотворную возможность самому заполнить пустоту. По существу, за- полнена она может быть только свободой пациента — свободой его слова, свободой переживания, свободой самосознания, свободой воли. Понима- ние — это приглашение к свободе. И призыв к творчеству: свободный акт всегда несет в себе повышенный градус креативности, а уж совершённый в ситуации кризиса, из глубины страдания, беспомощности и бессмыс- ленности он есть само творчество, рождающее из ничего.
Отказ психотерапевта от активизма вовсе не означает его пассивно- сти. В зависимости от конкретной ситуации, от состояния пациента, от своего темперамента, наконец, психотерапевт может быть очень актив- ным и при этом не проводить никакой своей линии, не искать своего, но упорно создавать условия, пробуждающие внутренний личностный акт самого пациента, который мы и называем продуктивным пережи- ванием. Ю. Джендлин [Джендлин 1993] описывает, как он часами стоял с застывшим в каталепсии пациентом, время от времени сообщая ему, что он, психотерапевт, думает и чувствует по поводу возможных мыслей и чувств неподвижного и молчащего пациента. Вся активность и вся инициатива общения исходила в данном случае от терапевта, и тем не менее она осуществляла понимающую, индирективную установку. Терапевт авансом позиционировал пациента как автора «первого голоса», первого слова, а сам занимал «ответную», вторую позицию, был свитой, которая играет короля.
Понимание не наступательно; оно, скорее, отступает, уступает, ос- вобождает место, где только что была моя, психотерапевта, идея, мое ви́дение ситуации, моя оценка, мой план, теперь может разместиться идея пациента, его ви́дение, оценка или план. Принципиально важно, что, отступая, терапевт остается в присутствии (этим отступлением, собственно, присутствие порождая), культивируя и наращивая степень своей открытости и готовности к принятию и встрече с инаковостью пациента. Понимание дает терапевту знание о пациенте, но это знание особое и по способу получения, и по своему виду. Терапевт не должен быть проницательным, проникающим в жизненный мир клиента, чтобы силою своего ума или исследовательской техники добыть знание о нем.
Нужное для дела психотерапии знание он не добывает, а, скорее, обрета- ет, получает в дар. Знание это особого рода — его можно назвать «откро- венным»: жизненный мир пациента открывается навстречу терапевту и тем самым открывает себя и для самого пациента.
Таким образом, понимание в психотерапии должно мыслиться не как интеллектуальная операция, но как личностно-экзистенциальный акт, зовущий, приглашающий, встречающий, «подстрекающий» к свободе и подтверждающий бытие другого человека, пациента. Понимание не есть внешнее отображение бытия личности другого, бытия, способного су- ществовать безо всякого понимания, понимание не «роскошь человече- ского общения», оно — «хлеб насущный», конститутивный элемент са- мой экзистенции. Непонимание — не просто досадное недоразумение, это покушение на самоценное личностное бытие, отрицание его11.
Возможно и необходимо развивать технику психотерапевтическо- го понимания, как поэт совершенствует технику своего искусства, но нужно помнить, что понимание, так же как поэзия, принципиально  негарантированно. Событие понимания может не состояться даже при самой изощренной искусности терапевта. Но вот непонимание может произойти и «по техническим причинам».
Мы видим, что такая версия категории психотерапевтического по- нимания по существу описывает не интеллектуальное, отстраненное, прагматически ориентированное постижение, а как раз участное, «со- переживающее понимание».

11 Н.Ф. Калина, характеризуя понимание как коэкзистенцию, пишет: «Про- цесс объективации субъективной психической реальности в качестве способа утверждения индивидуальной субъективности требует ответного понимания...
Если же процессы объективации и понимания рассогласованы или последнее отсутствует в качестве экзистенциального отклика на самопредъявление и само- раскрытие субъекта, то это переживается им как тотальная жизненная фрустра- ция, экзистенциальное одиночество и аномия. В менее острых формах такая си- туация становится источником разнообразных личностных и психологических проблем. Она всегда присутствует у людей, которые обращаются за помощью к психотерапевту» [Калина 1999, с. 152].

Сопереживающее понимание

Этот вывод заставляет еще раз вернуться к фундаментальному для понимающей психотерапии вопросу о соотношении двух базовых кате- горий «понимания» и «сопереживания», каждая из которых дала подходу свое имя («понимающая психотерапия» и «co-experiencing therapy»). Об- щий ответ на него уже дан: сопереживание есть основная деятельность терапевта, а понимание — метод этой деятельности. Однако этот ответ недостаточно конкретен.
Уточнить соотношения между пониманием и сопереживанием по- зволит следующий случай. Во время учебной консультации клиент жа- луется, что в публичных ситуациях, например на университетских кон- ференциях, стоит лишь появиться авторитетной для него фигуре, он старается «показать себя», «умничает», ведет себя демонстративно, это ему не нравится, он с собой борется, но справиться с этой тенденцией ему не удается. Студентка-терапевт делает запланированный стоп-кадр, поворачивается к супервизору и сообщает о своем затруднении: я по- нимаю смысл сказанного и могу ответить подходящей терапевтической репликой, но мой ответ будет формальным, потому что внутренне я не чувствую этой проблемы, по личному опыту мне такая тенденция к са- мопредъявлению не знакома. Супервизор спрашивает: но, может быть, с вами бывает, что вы делаете то, чего не хотите, а что хотите, того не дела- ете? Он не успевает договорить невольную цитату из апостола Павла, как терапевт горячо откликается «о да!», тут же поворачивается к клиенту и с видимым воодушевлением продолжает консультацию.
Этот маленький учебный эпизод дает показательный срез внутрен- него процесса терапевта. На первом такте терапевт понимала клиента на уровне слов, значений и предметной ситуации, но в этом понимании не хватало личностного смысла (см.: [Василюк 1993]). Она не могла нащу- пать в своем опыте подобного переживания и потому чувствовала, что не может личностно, искренне, конгруэнтно откликнуться на жалобу клиента. Это было понимание без сопереживания. Вопрос супервизора помог внутреннему поиску терапевта. Терапевт тщетно пыталась нащупать в себе опыт, который бы откликался на одну часть жалобы клиента, на неудовлетворенность (неприятные ему самому демонстративные про- явления), реплика же супервизора высветила вторую структурную часть жалобы — несостоятельность (неудачные попытки справиться с этим поведением). Этого оказалось достаточным, чтобы терапевт и осознал, и почувствовал внутри себя такой личный опыт, который созвучен с опы- том клиента. Его личное переживание стало в этот момент органом от- клика и органом понимания переживания клиента.
Такое вовлечение своего переживания в качестве инструмента по- нимания переживания клиента делает мое, терапевта, переживание со- переживанием, я сейчас переживаю не только этот опыт, а этим опытом, не его, а — им; мое переживание начинает исполнять функцию понима- ния другого и тем самым становится понимающим сопереживанием.
С другой стороны, бывшее у меня на первом такте сухое безличност- ное понимание на уровне слов, предметов и значений теперь становится моим личным пониманием на уровне смыслов, превращаясь, следова- тельно, в сопереживающее понимание.
Внутренний процесс терапевта, таким образом, разворачивается из двух, сначала независимых, точек — внешнего понимания клиента и внутреннего личного переживания. Терапевт чувствует недостаточ- ность такого понимания и ищет восполнения своего понимания не во внешнем мире, не в поле консультативной ситуации, а в своем внутрен- нем мире. И когда он нащупывает резонирующее с ситуацией клиента собственное личное переживание, с последним начинают происходить значимые метаморфозы. Мое одинокое в-себе-и-для-себя переживание становится органом понимания другого, оставаясь моим переживанием, неким бытием-в-себе, оно выступает при этом как бытие-для-другого, служит пониманию другого. Не для того студентка-терапевт вспомни- ла собственную невозможность справиться с собою, чтобы углубиться в печаль о своей беспомощности, а для того, чтобы опираясь на прикос- новение к этому опыту, личностно и «сердечно» откликнуться на жалобу другого. Мое, терапевта, переживание я превращаю в бытие, направлен- ное к тебе и существующее для тебя. В этой направленности к тебе и посвященности тебе мое переживание оборачивается сопереживанием.
Сопереживание есть бытие переживания к тебе, понимающее со-бытие.
В результате такого двойного процесса рождается единый феномен пси- хотерапевтического сопереживания.
Этот пример из учебной супервизии наглядно выявляет сердцевину понимающей психотерапии как терапии, основанной на сопережива- нии, ко-экспериентальной терапии. Необходимым органом работы со- переживания психотерапевта является его жизненный опыт, опыт его переживаний и личностная переработка этого опыта.

Из этого положения следуют важные выводы. Образовательный вывод состоит в том, что в систему подготовки профессиональных психотерапевтов по понимающей психотерапии должны быть вклю- чены не только традиционные формы дидактической психотера- пии, но и различные варианты внетерапевтической «практики себя» (М. Фуко), направленные на освоение и развитие культурных спосо- бов личностной переработки опыта значимых переживаний. Обще- методологический вывод заключается в возможности перенести спор, иногда вспыхивающий в отечественном психотерапевтическом сооб- ществе, является ли понимающая психотерапия личностно-центри- рованной, на конкретную теоретическую почву. Переживание (равно и сопереживание) могут носить внеличностный характер. Поэтому сама по себе «экспериентальность» психотерапии вовсе не гаранти- рует ее «личностной центрированности». В понимающей же психо- терапии, как мы пытались показать в статье, переживание пациента рассматривается не как самодействующий стихийный процесс, но как деятельность личности. То же относится и к сопереживанию: это деятельность личности терапевта. Стихия непосредственных эмпати- ческих реакций вовсе не изгоняется из сопереживания, но она «при- ручается» и обретает новую свободу в деятельности сопереживания, носящей личностный характер. Чем более в терапии удается культи- вировать личностный модус переживания клиента и сопереживания терапевта, тем больше она заслуживает имени личностно-центриро- ванной терапии.

* * *
В статье были сформулированы общие принципиальные положения о месте и сути категории сопереживания в понимающей психотерапии.
А) Сопереживание наряду с переживанием является ключевой кон- ституирующей категорией подхода.
Б) Сопереживание мыслится как специфическая профессиональная деятельность психотерапевта, его целостная творческая работа, протека- ющая на разных уровнях (эмоциональном, рефлексивном, личностном, коммуникативно-выразительном), направленная на содействие продук- тивному ходу и развитию переживания пациента.
В) Центральным предметом деятельности сопереживания являет- ся переживание пациента, однако в ее предметное поле входят и вся целостная экзистенциальная ситуация пациента, и внутренние состоя- ния и душевные процессы самого терапевта, и динамика терапевтиче- ских отношений.

Г) Цели сопереживания подчинены задачам работы переживания, которая осуществляется в трех планах. В плане непосредственного пере- живания цель работы сопереживания — способствовать принятию па- циентом и чувственному проживанию всей полноты жизненной реаль- ности; в плане выражения — помочь пациенту открыть и полноценно выразить правду своего внутреннего опыта, в плане осмысления — со- действовать решению «задачи на смысл».
Д) Общим методом психотерапевтического сопереживания является понимание. Чтобы выполнить эту функцию, понимание должно стре- миться вовлечь в свой оборот не только точное восприятие предметной жизненной ситуации пациента, не только полноценные культурные зна- чения и выразительные символические средства описания этой ситуа- ции, но и опыт своих собственных переживаний и личностных смыслов, которые превращаются в живые органы понимания. При достижении такой полноты формируется феномен «сопереживающего понимания».
Это базовые теоретические положения, которые являются не итогом, а лишь отправной точкой для разворачивания программы исследований феномена сопереживания в контексте понимающей психотерапии. Та- кая программа призвана не инициировать, а скорее интегрировать уже давно ведущиеся в понимающей психотерапии работы по проблематике сопереживания.
Мы имеем в виду, во-первых, цикл теоретических, историко-психо- логических и экспериментальных исследований по проблеме эмпатии, которые проведены Т.Д. Карягиной и под ее руководством [Карягина 2010, 2013, 2015, 2016], во-вторых, исследования утешения, ведущиеся Е.В. Шерягиной [Шерягина 2006, 2013, 2016; Донец, Федунина, Шеря- гина 2007; Холмогорова, Московская, Шерягина 2014] и под ее руковод- ством, и, наконец, исследования сопереживания и мотивации помогаю- щего поведения Л.Г. Шермазанян [Шермазанян 2009, 2015].
Это плодотворные и перспективные исследования, причем не только для профессиональной психотерапии, но и для так называемых социо- номических профессий в целом [Карягина 2015а]. Однако в контексте теории понимающей психотерапии они порождают непростой понятий- но-терминологический вопрос: эмпатия, сопереживание, утешение — это смежные феномены? Разные имена для одного феномена? Разные аспекты единого сложного феномена? Вопрос не так прост, как может показаться на первый взгляд, он требует вовлечения в обсуждение и исторических, и феноменологических, и лингвистических аргументов.
При всей значимости терминологии, еще важнее вопросы методоло- гические, теоретические и практические. • К какой родовой категории следует отнести понятие сопережи- вания? Следует ли мыслить сопереживание как особую деятельность?

Установку? Высшую психическую функцию? Способность [Карягина 2015а]? Разновидность общения? • Какова структура акта сопереживания? • Каковы стадии и этапы процесса сопереживания? • Если сопереживание рассматривать как особую деятельность, то как описать роль и позицию личности терапевта в этой деятельности?
С помощью каких действий, операций, функциональных органов и ме- ханизмов осуществляется эта деятельность? Как в этой деятельности участвуют эмоциональные, интеллектуальные, речевые акты терапевта, его внешние телесные проявления (в том числе паралингвистические — вздох, интонация и пр.)? • Каково культурное и индивидуальное многообразие форм и сти- лей сопереживания? • Насколько сопереживание поддается волевому регулированию?
Каковы культурные средства саморегулирующих влияний на собствен- ное сопереживание? • Как развиваются сопереживание и эмпатия в онтогенезе и каковы возможности и инструменты развития их как профессионально важных качеств и компетенций? (См.: [Карягина 2015а].) • При рассмотрении сопереживания как общения и взаимодей- ствия, каковы возможности, средства и стратегии влияния страдающего на сопереживание тех, кто хочет его поддержать? • Каковы патологические формы переживания и эмпатии? Как они могут быть компенсированы? • Какова психотехника профессионального сопереживания в кон- тексте понимающей психотерапии?
Вот ряд важных вопросов, задающих вехи, по которым, на наш взгляд, должны пройти исследования проблемы сопереживания в понимающей психотерапии, чтобы продвинуться к теоретически развернутой и эмпи- рически обоснованной теории сопереживания.
Благодарности Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект № 15-26-01007 «Развитие эмпатии в социономических профессиях»).

1. Абаев Н.В. Чань-буддизм и культура психической деятельности в средневековом Китае. Новосибирск: Наука, 1983. 128 с.
2. Антоний, митрополит Сурожский. У постели больного. М.: Фонд «Духовное на- следие митрополита Антония Сурожского»; Благотворительный фонд помо- щи хосписам «Вера», 2016. 40 с.
3. Василюк Ф.Е. Психология переживания. Анализ преодоления критических ситу- аций. М.: Издательство Московского университета, 1984. 200 с.
4. Василюк Ф.Е. Структура образа // Вопросы психологии. 1993. № 5. С. 5—19.
5. Василюк Ф.Е. Семиотика  психотерапевтической  ситуации  и  психотехни- ка понимания // Московский психотерапевтический журнал. 1996. № 4. С. 48—68.
6. Василюк Ф.Е. Культурно-антропологические  условия  возможности  психоте- рапевтического опыта // Культурно-историческая психология. 2007. № 1. С. 80—92.
7. Василюк Ф.Е. Структура и специфика теории понимающей психотерапии // Мо- сковский психотерапевтический журнал. 2008. № 1. С. 5—35.
8. Гиппенрейтер Ю.Б., Карягина Т.Д., Козлова Е.Н. Феномен конгруэнтной эмпа- тии // Психологическое консультирование и психотерапия: Сб. статей. М.: Вопросы психологии, 2004. С. 37—45.
9. Гулина М.А. Терапевтическая и консультативная психология. СПб.: Изд-во «Речь», 2001. 352 с.
10. Джендлин Ю. Субвербальная коммуникация и экспрессивность терапевта: тен- денции развития клиенто-центрированной психотерапии // Московский психотерапевтический журнал. 1993. № 3. С. 75—93.
11. Донец В.В., Федунина Н.Ю., Шерягина Е.В. Мотив утешения у передвижников // Консультативная психология и психотерапия. 2007. № 3. С. 104—109.
12. Калина Н.Ф. Лингвистическая психотерапия. Киев: Ваклер; Альтерпрес, 1999. 283 с.
13. Карягина Т.Д. Проблема формирования эмпатии // Консультативная психоло- гия и психотерапия. 2010. № 1. С. 38—54.
14. Карягина Т.Д. Эволюция понятия «эмпатия» в психологии: дис. … канд. психол. наук. М., 2013. 175 с.
15. Карягина Т.Д. Профессионализация эмпатии: постановка проблемы // Консуль- тативная психология и психотерапия. 2015а. № 5 (89). С. 235—256.
16. Карягина Т.Д. Экспириентальные подходы в современной психотерапии // Кон- сультативная психология и психотерапия. 2015. Т. 23. № 1. С. 126—152.
17. Карягина Т.Д. Эмпатия как метод: философский взгляд // Консультативная пси- хология и психотерапия. 2015. № 5 (89). С. 205—234.
18. Карягина Т.Д., Иванова А.В. Эмпатия как способность: структура и развитие в ходе обучения психологическому консультированию // Консультативная психология и психотерапия. 2013. № 4. С. 182—207.
19. Карягина Т.Д., Матвеева К.М. Проблема измерения и оценки эмпатии в психоте- рапии // Психологическая наука и образование. 2012. № 5. С. 67—78.
20. Копьев А.Ф. Диалогический подход в консультировании и вопросы психологи- ческой клиники // Московский психотерапевтический журнал. 1992. № 1. С. 33—49.
21. Копьев А.Ф. Взаимоотношение «Я» — «Другой» и его значение для практиче- ской психологии // Московский психотерапевтический журнал. 1999. № 2. С. 48—61.
22. Копьев А.Ф. О прототипах психотерапевтического опыта // Культурно-историче- ская психология. 2007. № 1. С. 93—100.
23. Мэй Р. Терапия сегодня // Эволюция психотерапии. Т. 3: «Let it be…»: Экзистен- циально-гуманистическая психотерапия. М.: Класс, 1998. С. 72—84.
24. Пузырей А.А. Психология. Психотехника. Психагогика. М.: Смысл, 2005. 488 с.
25. Роджерс К. Искусство консультирования и терапии. М.: Апрель пресс, Эксмо, 2002. 976 с.
26. Роджерс К. Клиенто-центрированный/человеко-центрированный подход в пси- хотерапии // Психологическое консультирование и психотерапия: Сб. ста- тей. М.: Вопросы психологии, 2004. С. 154—165.
27. Седакова О.А. Притча и русский роман // Собр. соч.: В 4-х т. Т. 3. Poetica. М.: Рус- ский фонд содействия образованию и науке, 2010. С. 363—375.
28. Хёйзинга Й. Homo Ludens. Статьи по истории культуры. М.: Прогресс—Тради- ция, 1997. 416 с.
29. Холмогорова А.Б. Мозг и душа: старая проблема в новых условиях // Консульта- тивная психология и психотерапия. 2012. № 4. С. 208—219.
30. Холмогорова А.Б., Московская М.С., Шерягина Е.В. Алекситимия и способность к оказанию разных видов социальной поддержки // Консультативная психо- логия и психотерапия. 2014. Т. 22. № 4. С. 115—129.
31. Цапкин В.Н. Единство и многообразие психотерапевтического опыта. М.: МГППУ, 2004. 199 с.
32. Шерягина Е.В. Переживание и утешение в психологической практике // Моло- дые ученые — московскому образованию: Материалы V городской научно- практ. конф. молодых ученых и студ. учреждений высшего и среднего обра- зования гор. подчинения. М.: МГППУ, 2006. С. 289—290.
33. Шерягина Е.В. Проективная методика исследования стратегий утешения // Кон- сультативная психология и психотерапия. 2013. № 2. С. 212—224.
34. Шерягина Е.В. Житейская и профессиональная психологическая помощь: поня- тийное поле и проблематика // Консультативная психология и психотера- пия. 2016. Т. 24. № 1. С. 8—23. doi:10.17759/cpp.2016240102
35. Шермазанян Л.Г. Сопереживание как внутренняя деятельность консультан- та // Понимающая психотерапия: теория, методология, исследования. М.: МГППУ; ПИ РАО, 2009. С. 135—151.
36. Шермазанян Л.Г. Мотивация помогающего поведения в контексте житейской и профессиональной помощи // Консультативная психология и психотерапия. 2015. № 5 (89). С. 257—289.
37. Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М.: Про- гресс, 1975. С. 193—230.
38. Rogers K. Empathy: an Unappreciated Way of Being // The Counseling Psychologist. 1975. Vol. 5 (2). P. 2—10.
39. Thesaurus of psychological index terms [Электронный ресурс] // APA PsycNet. Washington : American Psychological Association, 2013. URL: http://psycnet.apa. org/index.cfm?fa=termfinder.jumpTo (дата обращения: 01.02.2013).
40. Vasilyuk F.E. Coexperiencing Psychotherapy as a Psychotechnical System // Journal of Russian and East European Psychology. 2015. Vol. 52. № 1 (Special Issue: Experiencing and Psychotherapy). P. 1—58.

PlumX

Метрики публикации