Буллинг в стенах школы: влияние социокультурного контекста (по материалам кросскультурного исследования)

 Вопросы, касающиеся межличностных отношений со сверстниками в подростковом возрасте, выходят на передний план, определяя психологическое своеобразие данного возрастного этапа развития [1; 3; 10; 11 и др.]. Поэтому особое внимание обращают на себя негативные моменты, которые касаются деформации межличностных отношений и влияют на социальное самочувствие подростка в коллективе класса [8]. В этой связи специальный интерес представляет исследование такого социально-психологического феномена группового поведения, как школьная травля (school bullying) — одна из форм агрессивного поведения, затрагивающая проблемы социально-ролевых и межличностных отношений в детских коллективах [7].

В психологической литературе под термином буллинг (травля) принято понимать совокупность различных социальных, психологических и педагогических проблем, обусловливающих процесс длительного (группового или индивидуального) физического или психического насилия в отношении индивида, который не способен защитить себя в данной ситуации [15]. Стоит отметить, что в силу актуальности и распространенности проблемы буллинга этому явлению посвящены многие публикации [4—7; 12— 19 и др.]. Более того, специальная информация об этой проблеме размещена на целом ряде национальных и международных серверов, таких как Bullying.org, Bullying Online, Stop bullying и др. И, наконец, добавим, что в ряде стран существуют также национальные общественные организации по борьбе с буллингом, которые дают систематические консультации по профилактике буллинга и оказывают помощь его жертвам [4].

Опыт переживания ситуации бул­линга является травмирующим для его жертвы и негативно сказывается на развитии личности подростка, формировании его Я-концепции, самооценке, а также на системе ценностей и стиле взаимодействия подростка со сверстниками [2; 5]. Стоит отметить, что сама ситуация школьной травли травмирует не только непосредственных жертв жестокого обращения, но и свидетелей подобных ситуаций — периферических жертв бул­линга. При этом заметим, что травля как групповое поведение связана со снятием ответственности и таким явлением, как конформизм.

Одно из важных направлений исследований травли связано с анализом типологических характеристик социальных ролей, определяющих ситуации буллинг-поведения: «жертвы», «преследователи» и «свидетели» [15]. «Жертвы» травли характеризуются как чувствительные, замкнутые и застенчивые люди. Они тревожны, не уверены в себе, имеют низкую самооценку. Стоит отметить, что поводом для издевательств может послужить любая особенность жертвы — физические недостатки, неоднозначное отношение учителей, психологические особенности. Поводом может также стать низкий уровень доходов семьи или социальный статус, пол или национальная принадлежность, и просто определение человека как «чужого».

«Преследователи» обладают средним или ниже среднего по группе уровнем тревожности, испытывают сильную потребность доминировать и подчинять, ведут себя агрессивно и вызывающе, зачастую рассматривая свое поведение как оправданное. «Свидетельская» позиция наиболее сложная для воссоздания типологических черт, поскольку в ситуации буллинга в роли свидетелей оказывается большинство со всем его личностным многообразием. Заметим, что «свидетели» — это периферические жертвы буллинга. По мнению К. Вайнгартен [5], они являются важными участниками буллинга, поскольку их реакция на подобную ситуацию может как помогать пострадавшему, так и вредить ему.

Буллинг является разновидностью насилия и может выражаться различными способами. Д. Олвеус [15] выделяет следующие его виды: вербальный бул­линг; буллинг, направленный на социальное исключение или изоляцию; физические издевательства; издевательство с помощью лжи или лживых слухов о жертве агрессии; отбирание денег или других вещей, их порча издевающимися; угрозы или принуждение выполнять какие-либо действия; расистский буллинг; сексуальный буллинг и др. Наряду с этими видами другие исследователи выделяют иные варианты буллинга. Особый интерес для нашего исследования представляет классификация Д. Лэйна, который выделяет два основных вида бул­линга — психический и физический [6]. В ходе исследования попытаемся рассмотреть их распространенность в современной школе.

Настоящая статья основана на материалах кросскультурного исследования, проведённого в 2010 году Институтом социологии образования РАО совместно с Рижской академией педагогики и управления образованием. Анкетный опрос проводился среди учащихся 9— 11-х классов общеобразовательных школ Москвы и 9—12-х классов школ Риги. В данном исследовании приняли участие 993 московских школьника; в Риге же были сформированы две подвы­борки, одну из которых составили 964 ученика школ, где преподавание ведется на русском языке, а вторую — 975 учащихся рижских школ с преподаванием на латышском языке. Выделение учащихся русскоязычных школ в качестве отдельной подвыборки имеет принципиальное значение для данного исследования, поскольку позволяет рассмотреть распространенность буллинга в национально-ориентированных школах (с учетом остроты и важности национального вопроса в Латвии) и взглянуть на русских в особой социокультурной ситуации, когда их официальный статус на государственном уровне характеризуется принадлежностью к национальному меньшинству.

Представленный в статье материал структурно разделен на две части. В первой — «Психическое и физическое насилие в классе» — исследуется распространенность выделенных Д. Лэйном видов буллинга — психического и физического. В ней рассмотрено влияние социально-демографических и социально-стратификационных факторов на отнесение подростка к «группе риска» (в нашем случае риска оказаться жертвой школьной травли). Помимо этого, анализируется влияние национального статуса и социокультурного контекста обучения на опыт переживания школьной травли. При этом под разными социокультурными контекстами обучения понимается обучение подростков как в общеобразовательных школах Москвы, так и в национально-ориентированных общеобразовательных школах Риги (отдельно в школах, где преподавание ведется на латышском или на русском языках). Особое внимание также уделено влиянию социального статуса (лидерство/изолированность) учащегося в классе на его опыт участия в ситуациях буллинга в качестве жертвы.

Во второй части статьи — «Особенности отношения учащихся к жертвам школьной травли» — раскрываются особенности оценки школьниками собственного поведения в ситуации буллинга, когда жертвой становится их одноклассник. Стоит подчеркнуть, что на сегодняшний день практически отсутствуют работы, посвященные анализу влияния опыта участия в ситуациях школьной травли на выбор подростком тех или иных поведенческих стратегий по отношению к жертвам буллинга. Например: какую форму поведения по отношению к жертве (поддержка, сочувствие, отстранение и т. п.) склонны выбирать подростки, которые сами подвергались травле. В этой связи попытаемся проверить верность известного утверждения К. Юнга: «Здоровый человек не издевается над другими; мучителем, как правило, становится перенесший муки». При этом специально рассматривается влияние демографических и социально-стратификационных факторов на поведенческие стратегии учащихся по отношению к аутсайдерам. Помимо этого, осуществлен анализ влияния национального статуса и социокультурного контекста обучения на отношение подростков к жертвам школьного буллинга.

Психическое и физическое насилие
в классе

В соответствии с целями нашего исследования особый интерес представляют учащиеся, которые имеют опыт пребывания в роли жертвы школьного бул­линга. С целью их выявления респондентам задавалось два вопроса. Так, для определения учащихся, сталкивавшихся с психическим насилием со стороны одноклассников, респондентам был предложен вопрос в следующей формулировке: «Приходилось ли Вам испытывать на себе насмешки, издевательства или игнорирование со стороны одноклассников?». Для выявления тех, кто сталкивался с физическим насилием, респондентам задавался вопрос: «Приходилось ли Вам становиться жертвой избиения, нанесения вреда имуществу или принуждения к совершению поступков, которые Вы не хотели делать (например, отдавать деньги, завтраки и т. п.), со стороны одноклассников?». В качестве ответов на эти вопросы были даны утверждения: «Да, такое случается регулярно», «Да, такое иногда случалось» и «Нет». Заметим, что варианты ответов фиксируют не только наличие или отсутствие подобного опыта, но и его регулярность или эпизодичность.

При анализе полученных материалов учитывались ответы старшеклассников на оба предложенных вопроса, что позволило выявить тех, кто сталкивается с различными сочетаниями психического и физического насилия, и тех, кто чувствует себя благополучно в школьной среде.

Жертвы буллинга: кросскультурное сопоставление. На основе комбинаций ответов школьников на заданные вопросы можно выделить девять групп учащихся: жертвы регулярного психического и физического насилия; жертвы регулярного психического и эпизодического физического насилия; жертвы регулярного психического насилия, не сталкивавшиеся с физическим насилием; жертвы эпизодического психического и регулярного физического насилия; жертвы эпизодического психического и эпизодического физического насилия; жертвы эпизодического психического насилия, не сталкивавшиеся с физическим насилием; жертвы регулярного физического насилия при отсутствии психического; жертвы эпизодического физического насилия при отсутствии психического и, наконец, те, кто не сталкивался ни с физическим, ни с психическим насилием. В таблице 1 приведено процентное распределение принадлежности учащихся школ Москвы и Риги к выделенным девяти группам.

Как видно из табл. 1, около 4 0% старшеклассников в Москве и Риге никогда не сталкивались с психическим или физическим насилием. Остальные школьники в той или иной степени подвергались травле в классном коллективе. Наиболее распространенной формой насилия является эпизодическое психическое насилие при отсутствии физического (ему подвергаются более 40 % школьников). Стоит добавить, что при этом физическое насилие почти всегда сопровождается и психическим.

Важно обратить внимание на различия в ответах рижских школьников, обучающихся в школах с преподаванием на латышском или русском языках. Из данных, приведенных в табл. 1, видно, что обстановка в русскоязычных школах выглядит более благополучной, чем в школах, где преподавание ведется на латышском языке (с насилием в любых формах его проявления не сталкивались 46,3 % учащихся русскоязычных школ в Риге и 40,8 % учащихся школ с преподаванием на латышском языке; р = ,02). Добавим, что регулярному и психическому, и физическому насилию чаще подвергаются учащиеся в школах с преподаванием на латышском языке, чем учащиеся русскоязычных школ (соответственно: 1,4 % и 0,0 %; р = ,0003).

На наш взгляд, важно также отметить, что в ответах учащихся рижских школ с преподаванием на латышском языке проявилось влияние национального статуса учащихся (национальное большинство/меньшинство) на их самочувствие в школьном коллективе. Так, представители национальных меньшинств в школе большинства (с преподаванием на латышском языке) значительно чаще фиксируют, что они регулярно подвергаются насмешкам, издевательствам или игнорированию со стороны одноклассников, чем представители национального большинства — латыши (соответственно: 11,1 % и 4,2 %; р = ,02). Полученные данные позволяют сделать вывод, что принадлежность к группе национального меньшинства значительно ухудшает социальное самочувствие школьника. Так, каждый десятый представитель национального меньшинства (не латыш) регулярно оказывается в роли «жертвы» психического насилия со стороны одноклассников в школах с преподаванием на латышском языке.

В этой связи особое внимание стоит обратить и на социальное самочувствие латышей в русскоязычных школах Риги. Представители национального большинства в таких школах (представленные небольшим числом латышей) значительно чаще детей от смешанных браков или представителей национального меньшинства отмечают, что иногда становились жертвой избиения, нанесения вреда имуществу и принуждения к совершению поступков, которые они не хотели совершать (представители национального большинства — 31,3 %, дети от смешанных браков — 9,0 % и представители национального меньшинства — 5,7 %; р < ,009). Таким образом, каждый третий латыш, обучающийся в русскоязычной школе, эпизодически подвергается физическому насилию со стороны одноклассников. Этот тревожный результат говорит о том, что представители национальных меньшинств в Риге, оказавшись в школе, где они численно превосходят представителей большинства, организуют «охоту на ведьм», подавляя и унижая латышей. Вероятно, таким жестоким способом они компенсируют собственную уязвимость и незащищенность за пределами школы. Заметим, что жесткость давления на представителей национального большинства, попадающих в школы меньшинств, оказывается существенно выше и жестче.

Отметим, что специальный анализ ответов московских школьников не выявил влияния национального статуса учащихся на их социальное самочувствие в школе. Подобный результат указывает на то, что проблема национальности становится более острой в ситуации, когда учебные заведения разделяются по своей ориентации на обучение представителей тех или иных национальных групп.

Поскольку ответы московских и рижских школьников демонстрируют достаточно высокое сходство относительно влияния демографических и социально­стратификационных факторов, при дальнейшем анализе остановимся на рассмотрении ответов только московских школьников.

Жертвы буллинга: влияние факторов пола и возраста. Анализ полученных данных показывает, что девочки чувствуют себя более благополучно в школьном коллективе, чем мальчики. Так, мальчики реже девочек отмечают, что им не приходилось сталкиваться с психическим или физическим насилием (соответственно: 37,2 % и 48,4 %; р = ,005). Вместе с тем они чаще фиксируют эпизодическое психическое (соответственно: 50,3% и 42,9%; р = ,02) и эпизодическое физическое (соответственно: 3,0 % и 0,6 %; р = ,006) насилие. Подобное соотношение ответов мальчиков и девочек можно объяснить большей агрессивностью мужской субкультуры, где насмешки или проявления физической агрессии могут считаться нормальными и даже поощряться сверстниками.

Не менее важно рассмотреть возрастную динамику изменения ответов школьников (см. рис.).

Из рисунка видно, что с возрастом увеличивается число подростков, отмечающих, что они никогда не испытывали на себе психическое или физическое насилие со стороны одноклассников (в 9-м классе — 36,0 %, в 11-м классе — 48,8 %; р = ,0002). Параллельно уменьшается число учащихся, отмечающих, что они иногда испытывали психическое насилие со стороны одноклассников (с 51,7 % в 9-м классе до 42,8 % — в 11-м; р = ,009). Эти факты, на наш взгляд, отражают достаточно характерные возрастные изменения в подростковой субкультуре. С одной стороны, они могут свидетельствовать об изменении отношения подростка к целому ряду проявлений агрессии: то, что в 9-м классе воспринималось более остро и понималось как насмешки и издевательства, с возрастом может восприниматься менее аф­фективно. Этим во многом объясняются падение частоты фиксации эпизодических проявлений психической агрессии и рост числа «благополучных» подростков (не испытывающих ни психической, ни физической агрессии). С другой стороны, можно предположить, что перспектива окончания школы и смены коллектива в течение ближайшего года снимает напряженность в социальных отношениях между одноклассниками.

Жертвы буллинга: влияние уровня дохода семьи и образования родителей. Полученные материалы показывают, что существует отчетливая тенденция влияния уровня материального благополучия семьи на опыт пребывания подростков в роли жертвы буллинга — чем выше уровень доходов семьи, тем комфортнее чувствует себя подросток в школе. Так, дети из высокообеспеченных семей чувствуют себя наиболее благополучно среди сверстников, чаще отмечая отсутствие психического и физического насилия (высокообеспеченные — 48,8 %, среднеобеспеченные — 40,2 %, малообеспеченные 34,3 %; р < ,05). Напротив, регулярно чувствуют себя жертвами психического и физического насилия в школьном коллективе дети из малообеспеченных семей (малообеспеченные — 2,9 %, высокообеспеченные — 0,1 %; р = = ,006). Аналогичная тенденция проявляется и относительно фиксации регулярного психического насилия в школе (малообеспеченные — 8,6 %, высокообес­печенные — 0,8 %; р = ,001).

Эти данные вскрывают серьезную социальную проблему: материальное благополучие семьи в значительной степени определяет социальное самочувствие подростка в учебном заведении. Это явно противоречит декларируемым целям и принципам школьного образования, касающимся его демократизации.

Заметим, что схожие результаты нами были получены и при анализе влияния уровня образования родителей на социальное самочувствие подростка в школе. Дети, чьи родители имеют среднее образование, значительно чаще детей с высшим образованием родителей отмечают, что сталкиваются с регулярным психическим и физическим насилием в классе (соответственно: 5,0 % и 0,01 %; р =, 0000). Они также чаще отмечают, что являются жертвами регулярного психического насилия со стороны одноклассников (7,5 % и 2,0 %; р = ,03) и эпизодических проявлений психической и физической агрессии (12,5 % и 3,7 %; р = ,01).

Таким образом, полученные материалы свидетельствуют, что социально­стратификационные факторы(образование и материальный статус семьи) оказывают явное влияние на социальное самочувствие подростка в школе: представители слабых социальных страт гораздо чаще оказываются в «зоне риска» и становятся жертвами школьной травли.

Жертвы буллинга: влияние социально­группового статуса. Наряду с демографическими и социально-стратификационными факторами, касающимися материального и образовательного уровня семьи, не менее важно рассмотреть и влияние социального статуса подростка в классе на его социальное самочувствие. Для определения социального статуса учащегося в ходе анкетного опроса респондентам задавался специальный вопрос, где им предлагали определить свою позицию среди одноклассников: «я лидер в своем классе», «многие одноклассники меня уважают», «у меня есть лишь ограниченный круг приятелей», «в своем классе я чувствую себя одиноко». Сопоставительные данные ответов «лидеров» («я лидер в своем классе») и «отверженных» («чувствую себя одиноко») относительно их социального самочувствия в классе приведены в табл. 2.

Таблица 2

Распределение ответов «лидеров» и «отверженных» на вопрос
об их опыте участия в ситуациях буллинга в роли жертвы (%)

Отношение к жертвам буллинга: кросскультурное сопоставление. Ответы московских школьников и учащихся русскоязычных школ Риги весьма схожи и в то же время отличаются от ответов их сверстников из школ с преподаванием на латышском языке (табл. 3).

Таблица 3

Распределение ответов московских и рижских школьников на вопрос
об их поведении в ситуации буллинга (%)

Из таблицы 3 видно, что пассивно­негативное отношение к ситуации бул­линга (сочувствую, но не поддержу) учащиеся рижских школ с преподаванием на латышском языке отмечают значительно чаще учащихся московских школ и рижских русскоязычных школ (для сравнения: 26,0 % и 14,9 %, 14,4 %; р = = ,0000). В свою очередь, учащиеся московских школ и школ национальных меньшинств в Риге более склонны фиксировать свою готовность защищать и поддерживать аутсайдера, чем учащиеся рижских школ с преподаванием на латышском языке (учащиеся московских школ — 50,8 %, учащиеся русскоязычных школ в Риге — 58,0 % и учащиеся рижских школ с преподаванием на латышском языке — 38,8 %; р = ,0000). Можно предположить, что подобные результаты обусловлены национальными особенностями воспитания. Латыши, более склонные к сдержанности, осторожности и индивидуализму, предпочитают в ситуации буллинга отстраниться и пассивно сочувствовать жертве. Москвичи и учащиеся русскоязычных школ Риги (преимущественно представленные русскими детьми) ориентированы на открытую, действенную поддержку жертвы школьной травли.

Особое внимание стоит обратить на поведение учащихся в рижских школах, где преподавание ведется на латышском языке. Обращаясь к ответам представителей национального большинства, детей от смешанных браков и представителей национальных меньшинств в этих школах, отметим, что представители национальных меньшинств (преимущественно представленные русскими учащимися) чаще выбирают вариант ответа «Я буду стараться избегать общения с ним», чем представители национального большинства (для сравнения: 8,5 % и 2,9 %; р = = ,04). Помимо этого, представители национальных меньшинств в этих школах также чаще выбирают вариант ответа «Я буду издеваться над ним», чем представители национального большинства и дети от смешанных браков (представители национального меньшинства — 8,5 %, представители национального большинства — 1,6 %, дети от смешанных браков — 0,1 %; р < ,01). Вероятно, подобные инто- лерантные установки представителей национального меньшинства в школе большинства по отношению к «слабым» можно объяснить опасением представителей меньшинства самим оказаться в роли «жертвы». Важно подчеркнуть, что в русскоязычных школах Риги каких-либо существенных различий в поведенческих стратегиях русских, детей от смешанных браков и латышей не выявлено.

Дальнейший анализ, касающийся влияния гендерных и социально-стратификационных факторов, также как и при рассмотрении вопроса о распространенности насилия, проведем на подвыборке московских школьников, поскольку основные тенденции в целом схожи во всех трех подвыборках.

Отношение к жертвам буллинга: ген­дерный аспект. Сопоставление ответов мальчиков и девочек позволило выявить ряд значимых различий. Так, девочки чаще выбирают пассивную позицию сочувствия «жертве», чем мальчики (для сравнения: 18,4 % и 11,3 %; р = ,003). Также девочки чаще встают на сторону аутсайдеров и стараются убедить одноклассников не унижать их (55,3 % и 46,7 %; р = ,01). Мальчики же больше склонны не обращать на подобные ситуации внимания (26,3 % и 19,7 %; р = ,02) или избегать общения со «слабым» (4,0 % и 1,6 %; р = ,03). Также мальчики значительно чаще склонны занимать позицию агрессора, отмечая, что они будут издеваться над аутсайдером (для сравнения: 6,0 % и 1,6 %; р = ,0006). Подобные результаты отражают более высокую агрессивность мужской субкультуры.

Отношение к жертвам буллинга: влияние национального статуса. Обращаясь к ответам представителей национального большинства, детей от смешанных браков и представителей национальных меньшинств, следует отметить, что представители национального большинства чаще, чем представители национальных меньшинств (25,0 %, 11,4 %; р = ,002), выбирают вариант ответа «Я не буду обращать на это внимание». В то же время среди мальчиков, относящих себя к национальным меньшинствам, выше доля тех, кто склонен встать на защиту жертвы насмешек и издевательств (для сравнения среди национальных меньшинств — 57,9 %, среди детей от смешанных браков — 31,0 %, р = ,02; среди представителей национального большинства — 46,2 %). Таким образом, мальчики — представители национальных меньшинств, в целом в большей степени склонны демонстрировать толерантное отношение к более «слабым» членам группы. Возможно, это связано с особым негативным социальным самочувствием представителей национальных меньшинств, когда за пределами школы многие из них сами оказываются в позиции «жертвы». Иными словами, защищая слабых, представители меньшинства пытаются обеспечить зону комфорта и безопасности хотя бы в своем классе.

Отношение к жертвам буллинга: влияние собственного негативного опыта. Здесь стоит вернуться к приведенному в начале статьи утверждению, что «мучителем, как правило, становится перенесший муки». Верно ли это? С этой целью
сравним ответы учащихся, побывавших в роли жертвы психического насилия, с ответами их сверстников, не имевших подобного опыта (табл. 4).

Таблица 4

Ответы учащихся об отношении к жертве психического насилия
в зависимости от наличия собственного подобного негативного опыта (%)

Приведенные данные показывают, что учащиеся, имеющие негативный опыт переживания ситуации буллинга в качестве жертвы, гораздо чаще по сравнению со своими сверстниками, не имеющими подобного опыта, будут сочувствовать жертве травли. Однако эта тактика пассивна и не проявляется вовне: «Я буду сочувствовать ему, но ничего не сделаю, чтобы его поддержать». Особый интерес представляет избегающая реакция «я буду стараться избегать общения с ним». Как мы видим, она гораздо больше выражена также среди тех, кто сам регулярно становился жертвой школьной травли. С нашей точки зрения, это свидетельствует, что жертвы психического насилия в ситуации проявления коллективной агрессии предпочитают придерживаться тактики самоустранения. Подобная тактика связана с защитной реакцией отделения себя от жертвы буллинга. Вероятно, этот способ реагирования вызван страхом снова оказаться «в зоне агрессии» в качестве жертвы. Полученные результаты свидетельствуют о повышенной чувствительности подростков, имеющих негативный опыт переживания ситуации буллинга в роли жертвы, к подобного рода угрозам.

Вместе с тем приведенные данные показывают, что исходное предположение, что жертва буллинга будет проявлять большую агрессивность («мучителем, как правило, становится перенесший муки»), в данном случае не подтвердилась.

Выводы

В целом материалы проведенного исследования позволяют сделать следующие основные выводы.

1) Обращает на себя внимание явное социально-психологическое неблагополучие подростка. Практически каждый второй из опрошенных школьников в том или ином виде подвергался психической или физической агрессии со стороны одноклассников. Анализ данных показал, что возможность стать жертвой школьной травли определяется целым рядом как демографических, так и социально-стратификационных факторов. При этом более слабые в социальном отношении группы чаще оказываются в «зоне риска» в стенах школы.

2)    Анализ материалов кросскультурного исследования подростков Москвы и Риги показал существенное влияние социокультурного контекста обучения на самочувствие подростков в стенах школы. При этом обращает на себя внимание тот факт, что организация образовательного процесса, ориентированная на разделение учащихся по национальному признаку, может привести к усилению проявлений школьной травли в отношении представителей национальностей, оказавшихся в стенах «национальной» школы в качестве представителей меньшинства.

3)    Полученные материалы показывают, что практически каждый второй из опрошенных избирает тактику открытой поддержки и защиты жертвы школьной травли. Пассивное сочувствие выражает каждый седьмой школьник, и, наконец, каждый десятый склонен проявлять агрессивную реакцию по отношению к жертве буллинга. Вместе с тем около четверти подростков ориентированы на реакцию самоустранения и безразличие. Характерно, что тенденции сочувствия и открытой поддержки более проявлены среди девочек, что свидетельствует о большей толерантности женской подростковой субкультуры.

4)    В отношении к жертве проявилось влияние социокультурных факторов. Так, например, в рижских школах с преподаванием на латышском языке учащиеся менее склонны выражать открытую поддержку и сочувствие жертвам бул­линга. Более того, представители национальных меньшинств в этих школах чаще выбирают агрессивную реакцию по отношению к жертве. Подобные интолерантные установки представителей национальных меньшинств выявляют их повышенную чувствительность к возможности оказаться в роли жертвы бул­линга. Характерно, что среди учащихся московских школ тенденции противоположны. Здесь представители национальных меньшинств чаще занимают позицию открытой поддержки жертвы коллективной травли, т. е. склонны демонстрировать толерантное отношение к более слабым членам группы.

5)    На отношение к жертве буллинга оказывает явное влияние личный опыт подростка. Так, учащиеся, бывшие жертвой школьной травли, склонны проявлять два типа реакций. С одной стороны, среди них выше доля тех, кто готов сочувствовать жертве, но избегает проявлять это вовне. С другой — среди них явно выражено стремление избегать общения с жертвой буллинга, устраняясь тем самым из возможной «зоны агрессии». Подобное поведение жертв насилия можно объяснить как защитную реакцию на угрозу [9]. В данном случае это проявляется в подчеркнутом разотождествлении, отстранении от жертвы.