О возможностях сравнительного анализа этимологии слов в познании этнокультурных особенностей

Этимология и психология:
общие замечания

Слова как символы, придуманные человечеством для обозначения определенных предметов и явлений, составляют основу любого языка. Будучи продуктом его мышления, каждое слово, которое использует человек, отражает образ его мыслей [15]. Слова, с помощью которых человек выражает свои мысли, позволяют судить об уровне сложности и многообразности его восприятия и понимания окружающего мира. Одним словом, слова — это надежный проводник в скрытую от непосредственного познания сферу, какой является мыслительная деятельность человека.

Таким образом, связь мышления и языка, слова и образа мыслей открывает новые возможности для изучения особенностей психической деятельности через анализ речевой активности ее составляющих.

Поскольку язык представляет собой явление историческое и богатство каждого языка это продукт духовно-материального развития многих поколений [9], то уместно предположить, что все вышесказанное о возможностях обращения к языку как средству познания психического относится не только к плоскости индивидуального сознания, но и коллективному психологическому опыту.

Еще Пифагор утверждал, что для познания нравов какого либо народа необходимо стараться прежде изучить его язык [1, с. 89]. Однако язык — явление чрезмерно сложное, которое включает в себя много разных компонентов. Вероятнее всего, разные элементы языка отличаются друг от друга степенью информативности с точки зрения познания «нравов» национальных групп и особенностей национальной культуры. На наш взгляд, одним из более эффективных способов познания «национальной души» является анализ этимологии слов.

Мы полагаем, что такой анализ в рамках сравнительного подхода способен открыть путь к познанию того, как исторически развивались психические конструкты, характерные для представителей определенных культур.

Специалистами лингвистами давно отмечено, что история слов, их возникновения и развития является, вместе с тем, историей многовековых усилий человеческой мысли осознать явления природы и общественной жизни [5, с. 5]. На необходимость психологического подхода к изучению этимологии слов указывал крупный итальянский языковед В.Пизани, который, рассуждая о перспективах развития этимологической науки, писал: «Сравнительное языкознание не может ограничиться только тем, чтобы показать этимологическое тождество корней, слов и грамматических элементов в родственных языках и часто также в языках, не родственных между собой... В широком плане, в котором названная дисциплина (этимология — Э.П.) должна развиваться на основе истории миро­воззрений человеческого рода, т.е. собирания и противопоставления человеческих идей и представлений о предметах и явлениях, поскольку они оставили след в языке, она должна извлекать разумные выводы из возможно большего числа языков и по возможности из языков самых различных народов земного шара, разумеется, при помощи сравнительного метода, однако так, чтобы большее значение в этом случае придавалось психологическому сходству и различию в обозначении» [5, с. 71].

Примеры применения этимологического
анализа как способа изучения особенностей
исторического развития человеческой мысли

В науке известны исследования, в которых на основе этимологического анализа слов делались выводы об особенностях развития человеческой мысли в историческом плане. Например, Т.В. Ва- люкевич на основе семантико-этимологического анализа лингвокультурного концепта «внешность» пришел к выводу, что исторически первые представления о внешности включали идею видимого образа, формы, где форма понимается как наружные вид, внешнее очертание, фигура, образ, очерк или стать [2, с. 157]. Исследователи Е.В. Мишень­кина и Т.Ф. Извенкова рассматривали этимологию концепта «праздник» как способ описания языковой картины мира славян [4]. На основе анализа материалов, представленных авторитетными этимологическими словарями, исследователи пришли к выводу, что концепт «праздник» во многих случаях имеет значение, связанное со свободой от работы. Следовательно, не только в языковой, но и в психологической картине мира славян «праздник» противопоставляется труду и работе, понимается в значении «лень/безделье» [4, с. 300]. В то же время нельзя не отметить, что слово «байрам» («праздник») в узбекском языке происходит от древнетюркского глагола «баз», трансформированного в форму «бай», который означал «распускаться», «рассыпаться», «разливаться» («ёйил») и чувствовать себя «свободно», «привольно» («яйра») [7, с. 37]. Таким образом, в узбекской национальной культуре изначально праздник понимался как время свободных действий. Вырисовывается следующая картина: в русском языке праздник — возможность бездействия, в узбекском языке — свободы действия. Следовательно, можно предположить, что в древности носители славянских языков праздник понимали как время отдыха, в то время как в тюркских языках акцент делается на возможности заниматься тем, что делать в другое время обычно нет возможности. Несомненно, в этом противопоставлении очень много спорного, но нельзя не признать наличия в таком подходе определенного рационального зерна. В данной статье осуществляется попытка на примере сравнительного анализа этимологии названий эмоциональных переживаний в русском и узбекском языках показать перспективность такого подхода для этнолингвистиче­ских и этнопсихологических исследований.

Результаты
сравнительно-этимологического анализа
названий эмоциональных состояний

В качестве предмета анализа нами выбраны названия некоторых эмоций, часто используемых в психологической литературе для описания эмоциональных свойств человека [3]: «печаль» («гам»), «тревога» («хавотир»), «страх» («куркув»), «гнев» («жахл»), «стыд» («уят»), «вина» («айб»), «презрение» («нафратланиш»).

Согласно этимологическому словарю русского языка Г.А. Крылова слово «печаль» происходит от слова «печа» (забота), восходящего к той же основе, что и слово «опека». Исчезнувшее ныне из языка слово «пека» означало «жар», «зной». Поэтому Г.А. Крылов указывает, что печаль буквально значит «то, что жжет» [14, с. 286—287]. Крупнейший специалист этимологии русского языка М. Фасмер в определении этимологии слова «печаль» также ссылается на праславянское слово «пеку», имевшее значение «печь», «жарить», «варить» [12, с. 227, 254]. «Печаль» переводиться на узбекский язык как «гам». Слово «гам» — арабского происхождения, имеет значение «душевные муки» [8, с. 273]. Обращает на себя, что в этимологии слова «печаль» акцент делается на том как, насколько больно, остро (жгуче) переживается эта эмоция, в то время как в этимологии узбекского «гам» внимание смещается на то, где (в душе) это переживание ощущается.

Этимологию слова «тревога» М. Фасмер связывает со словом «отвага», которое родственно по значению словам «рисковать», «отважиться» [13, с. 97; 12, с. 169]. Следовательно, логика в том, что тревожный человек — тот, кто не рискует, не может отважиться на определенные действия. Узбекское слово «хавотир» («тревога») — это множественная форма слова «хотир» (мысль, раздумье), которое происходит от арабского глагола «хатара» в значении «в голову пришла мысль» [6, с. 474]. В сравнительном анализе можно заметить, что в русском языке внимание больше уделяется тому, в чем выражается отсутствие тревоги (в рискованном поведении), тогда как в узбекском языке внимание заостряется на том, что делает человека более осторожным (пришедшая в голову мысль).

По М. Фасмеру, слово «страх» имеет первоначальное значение «оцепенеть» [12, с. 772]. Узбекское слово «куркув» (страх) происходит от древнетюркского слова, имевшего значение «охранять» [7, с. 588]. Значит, в русском языке изначально большее внимание уделялось психологическому эффекту страха, к какому результату в состоянии конкретного человека эта эмоция приводит (к оцепенению). В узбекском же языке страх первоначально рассматривался с точки зрения активных мер, которые стимулируются боязнью чего-то (например, боязнью кражи).

Слово «гнев» по М. Фасмеру, состоит в родстве со словом «гнить» и имеет исходное значение «гниль, гной, яд». Однако, по мнению других этимологов, гнев по своему происхождению связан со значением «гореть», что, по М. Фасмеру, также, в принципе, не исключено [10, с. 420]. Узбекское слово «жах,л» происходит от арабского слова имеющего значение «стал глупым» [6, с. 127]. Сравнение эквивалентов обозначения понятия «гнев» в двух языках показывает, что в русском варианте в качестве опорной точки для обозначения эмоции акцент делается на силе эмоционального переживания, тогда как в узбекском языке акцент смещен в сторону влияния гнева на умственные способности.

М. Фасмер при определении этимологии слова «стыд» ссылается на слово «студа» [12, с. 789], имеющего значение «холод» и предлагает сравнить его значение со значениями слов «мороз» и «мерзкий» [12, с. 787]. Узбекский эквивалент «уят» происходит от древнетюркского слова со значением «честь, совесть, достоинство, смущение» [7, с. 383]. Вновь мы сталкиваемся с ситуацией, в которой значение русского слова «стыд» в своей основе обращение на то, как (остужено) переживается эмоция стыда, тогда как в узбекском языке большее внимание уделяется на то, какие именно эмоции затрагиваются при переживании стыда.

Согласно М. Фасмеру, слово «вина» в своем первоначальном значении родственно понятию «ошибка», а также понятию «мстить», отсюда слово «война», «воин» от древнеиндийского слова «veti» — преследовать, стремиться [10, с. 316]. Узбекское слово «айб» происходит от арабского слова со значением «наказание за определенную ошибку» [6, с. 21]. Как мы видим, в этом случае имеется большее сходство в русском и узбекском языках в этимологическом контенте названия этой эмоции. В обоих случаях исторически значение слова «вина» основывается на мысли о необходимости наказания за совершенные ошибки. Следовательно, рассуждая о вине, в независимости от культурных особенностей, издревле люди в первую очередь концентрировались на необходимости наказания виноватых. Другими словами, в обеих культурах с самого истока понятие «вина» в первую очередь ассоциировалось с наказанием.

Согласно этимологическому словарю русского языка Г.А. Крылова, слово «презирать» образовано от глагола «зирати», что буквально означало «смотреть сверху вниз» [14, с. 316]. Узбекский эквивалент «нафратланиш» происходит от арабского слова со значением «испытывать сильное отвращение» [6, с. 320]. Следовательно, в образовании слова в русском языке большее внимание уделялось на то, как внешне проявляется эта эмоция, тогда как в узбекском языке главное место занимает сила эмоционального переживания.

Выводы

Естественно, такой сравнительно этимологический анализ можно продолжать на примере многих других понятий, обозначающих различные психические состояния. Однако даже этот небольшой экскурс дает возможность сделать некоторые выводы:

1.   Этимологический анализ слов, безусловно, открывает хорошие возможности для понимания особенностей взаимоотношений «среда—мышление» в рамках определенных культурных условий.

2.   Этимологический анализ названий некоторых человеческих эмоций позволяет уверенно предполагать, что в них может быть обнаружена этнопсихологическая специфика.

3.   Этимологический анализ на основе сравнения названий эмоциональных переживаний в русском и узбекском языках, наряду с некоторыми различиями, выявил ряд случаев с аналогичными этимологическими корнями определенных понятий, что, на наш взгляд, показывает существование, кроме этно- специфического отношения к среде, некоторых универсальных, актуализирующихся часто в первую очередь мыслительных конструктов, с помощью которых человек пытается познать окружающий мир.

Несомненно, для более широких выводов работа в этом направлении с привлечением этимологического материала других языков еще должна продолжиться. Работа предстоит достаточно большая, но отдача от нее также может быть весомой сразу для нескольких сфер науки (лингвистики, истории, психологии, культурологии и т.д.), что, как мы надеемся, подтолкнет исследователей к продолжению и углублению поисков в этом направлении.